— У тебя никогда не бывало неудачных недель? — пробурчал он, делая громче радио.
Джонатан чувствовал, что всё сильнее робеет. Когда он поделился своими опасениями с Питером, тот заявил:
У тебя нет никаких причин трусить. Ты же всезнайка!
— Это как раз то идиотское суждение, от которого опускаются руки.
— А я ужасно перетрухнул за рулём, — поделился с другом Питер.
— Когда?
— Сейчас, когда ехал к тебе.
«Ягуар» тронулся с места. Джонатан провожал взглядом старинные строения в порту. Они выехали на скоростное шоссе, ведущее в международный аэропорт Логан.
— Как поживает наш дорогой Дженкинс? — поинтересовался Джонатан.
Питер поставил машину напротив будки охранника, за что незаметно сунул тому в ладонь купюру. Джонатан в это время доставал из багажника, свою старую дорожную сумку.'Когда они шагали вверх по пандусу стоянки, их шаги отзывались гулким эхом. В этот раз, как всегда бывало перед посадкой в самолёт, Питер взбеленился, когда его заставили снять ремень и ботинки, трижды звеневшие под рамкой безопасности. В отместку за его недружелюбные высказывания дежурный досконально перебрал весь его багаж. Джонатан показал жестом, что, как всегда, дождётся его у газетного киоска. Питер застал его там за чтением антологии джаза Милтона Мезза Мезроу. Джонатан купил эту книгу. Посадка прошла без затруднений, самолёт взлетел по расписанию. Джонатан не взял предложенный ему поднос с обедом, опустил щиток на иллюминаторе, зажёг лампочку для чтения и погрузился в конспект своего выступления, до которого оставалось несколько часов. Питер полистал журнал авиакомпании, просмотрел правила безопасности и даже каталог беспошлинной торговли на борту, хотя знал его наизусть. После всего этого он откинул спинку кресла.
— Скучаешь? — спросил его Джонатан, не сводя глаз со своих бумаг.
— Думаю!
— Я и говорю: скучаешь. — А ты нет?
— Я готовлюсь к докладу.
— Ты одержим этим человеком, — высказался Питер, снова берясь за правила безопасности на борту «Боинга-737».
— Увлечён!
— Это уже смахивает на наваждение, старина, поэтому я позволяю себе настаивать, что твои отношения с этим русским художником лучше описываются термином «одержимость».
— Владимир Рацкин умер в конце девятнадцатого века, так что я поддерживаю отношения не с ним самим, а с его творчеством.
Джонатан вернулся к чтению, но молчание длилось недолго.
— У меня острое чувство дежа-вю, — насмешливо проговорил Питер. — И немудрёно: ведь мы говорим об этом в сотый, наверное, раз!
— А сам ты почему оказался в этом самолёте, если не заразился тем же вирусом, что и я?