Голос изменил ему, и он, скрывая свою необоримую слабость, несколько раз кашлянул. Издали доносился отчаянный кошачий вой: что там у них – любовь или драка? Ничего на этом свете не разберешь.
– Впрочем, я не затем сюда пришел и не собираюсь обсуждать с полицейскими свои семейные дела, – отрывисто бросил полковник и тотчас добавил, смягчив тон: – Я берегу ваше время, лейтенант.
«А меня в упор не видит», – подумал Литума. Оно и к лучшему: зная, что полковник забыл про него, в расчет не принимает, он чувствовал себя уверенней. Снова наступило молчание, казавшееся бесконечным: полковник явно боролся со своей немотой, подыскивая ускользающие слова.
– Не надо беречь мое время, – сказал лейтенант.
– Я признателен вам за то, что об этом вы не упомянули в своем рапорте, – с трудом вымолвил наконец полковник.
– Вы про дочь? – тихо спросил лейтенант. – Про ее намеки на ваше с нею сожительство?
– Благодарю вас, что вы не упомянули об этом в рапорте, – окрепшим голосом повторил отец Алисии Миндро. Он снова провел ладонью по губам. – Не за себя благодарю. Репортеры устроили бы вокруг этого форменный шабаш. Я так и вижу газетные заголовки, на нас вылили бы целые ушаты грязи. – Он снова покашлял, справился с дыханием, с заметным усилием заставил себя казаться спокойным. – Девочку надо оградить от скандала. Любой ценой.
– Я должен вас предупредить, господин полковник, – сказал лейтенант. – В рапорте об этом не упомянуто, во-первых, потому, что точными сведениями мы не располагали, а во-вторых, потому, что прямого отношения к убийству этот факт не имел. Но я призываю вас взглянуть правде в глаза: когда происшествие станет достоянием гласности, – если станет! – все будет зависеть от того, что скажет ваша дочь. За ней устроят настоящую охоту, ее будут преследовать, чтобы выжать из нее разоблачения. Чем грязнее, чем скандальнее – тем лучше, тем с большей радостью ухватятся за них газеты. Вы и сами это знаете. Если дело обстоит так, как вы его представили, если Алисия и вправду страдает расстройством психики, наилучший выход – положить ее в клинику. Или уехать за границу. Простите, если я вторгаюсь в сферы, выходящие за рамки моих служебных обязанностей.
Он замолчал, потому что полковник сделал нетерпеливое движение.
– Я не знал, разыщу ли вас, и потому оставил вам под дверью участка записку, – проговорил полковник, явно желая на этом закончить.
– Понятно, – сказал лейтенант.
– Доброй ночи, – отрывисто бросил полковник.
Однако он не ушел. Литума видел: он повернулся, сделал несколько шагов к морю, остановился и замер перед необозримой, серебрящейся в лунном свете гладью. Маяк вспыхивал и гас, на мгновение выхватывая из темноты его невысокую, напряженно выпрямленную, обтянутую хаки фигуру: полковник не поворачивался, дожидаясь, когда они уйдут. Литума поглядел на лейтенанта, а тот растерянно поглядел на него. Потом лейтенант знаком приказал уходить. Так и не промолвив ни слова, они двинулись прочь. Песок заглушал их шаги, Литума чувствовал, как глубоко увязают в нем его башмаки. Они прошли мимо неподвижной спины полковника – снова ветер взъерошил его редкие волосы – и, огибая вытащенные на берег лодки, побрели к смутным пятнам домиков на окраине Талары. Уже на улице Литума обернулся. Полковник стоял на прежнем месте, у самой воды. Тень его была чуть светлее окружавшей его тьмы. Вдалеке, у самого горизонта, мерцали желтые огоньки. Где там баркас дона Матиаса? Он всегда говорил, что хоть ночи стоят теплые, но в открытом море непременно зябнешь, а потому не грех взять с собой на лов бутылочку горячительного.