– И это все, чем Инглиш занимается, – руководит " Комитетом бдительности"?
– Я знаю только то, что прочел в газетах, – сказал я. – Короче говоря, картина такова: истинный патриот пытается сберечь свои пятнадцать миллионов от красных.
– А дочка с этим не связана?
– О ней ничего не сказано. Последнее сообщение было в шестьдесят восьмом году – о ее свадьбе с каким-то парнем из Филадельфии. Ей тогда было двадцать.
– А чем она сейчас занимается? – спросила Сьюзен. Она опять рисовала пальцем круги у меня на ладони.
– Не знаю. Какая тебе разница?
– Никакой, просто любопытно. Пытаюсь интересоваться твоей работой, радость моя.
– Это предназначение женщины, – глубокомысленно произнес я.
– Я провела целый день в разговорах с родителями детей, неспособных учиться.
– Это приносит дурачкам какую-то пользу?
– Ты чертовски тактичен. Нет, никакой. Это дети, страдающие дислексией[26] и подобными болезнями.
– И что говорят родители?
– Ну первая родительница хотела узнать, будет ли эта проблема отражена в аттестате. Парень в одиннадцатом классе – и не умеет читать. Я сказала, что не совсем поняла, что она имеет в виду. А она объяснила, что беспокоится, как повлияет подобная запись в аттестате на шансы ее ребенка попасть в хороший колледж.
– Ну, по крайней мере, она открыто заявила о своих целях.
– А следующая мать – отцы обычно не приходят – следующая мать сказала, что это наша работа – учить ребенка и что ей надоело выслушивать извинения.
– Мне кажется, – сказал я, – что я несколько лучше провел время в библиотеке.
– Угли, по-моему, в самый раз, – перебила Сьюзен. – Ты займешься бифштексами?
– Где написано, что жарить бифштексы – мужское дело? – возмутился я.
– Там же, где рассказывается, какую сексуальную активность будят в человеке бифштексы и грибы, – с сияющим лицом сообщила Сьюзен.
– Сейчас же займусь бифштексами! – воскликнул я.
Сьюзен отправилась на работу около восьми по свежему сверкающему снегу, каким он бывает в пригородах. Я задержался, помыл оставшиеся после вечера тарелки, убрал постель и принял душ. Мне совершенно не хотелось попасть в утреннюю толчею на дороге.
В десять часов одиннадцать минут я уже шел по аркаде Парк-сквер-билдинг, чтобы поговорить с Манфредом Роем. Его не оказалось на месте. Старший парикмахер сообщил мне, что Манфред сказался больным и, вероятно, лежит дома в постели.
– Он все еще живет на Коммонвелт-авеню? – спросил я.
– Я не знаю, где он живет, – ответил парикмахер.
– Наверное там. Я поеду и узнаю, как он, – сказал я.
Парикмахер пожал плечами и продолжил подрезать волосы над ухом какого-то парня. Не спеша я прошел пару кварталов по Беркли-стрит к Коммонвелт. Когда мы впервые взяли Манфреда, он жил ближе к реке, на углу с Дартмут-стрит. Я прошел по аллее к нужному дому. Снег был еще чист и свеж после недавнего снегопада. Дорожка была расчищена, и люди прогуливали по ней собак. Трое подростков играли во фрисби и пили пиво "Миллере" из прозрачных стеклянных бутылок. Мимо меня прошла женщина с бультерьером. На собаке был свитер из шотландки, и она изо всех сил рвалась с поводка. Мне показалось, что ее глаза смотрели озабоченно, но это было бы, пожалуй, слишком по-человечески.