Сошло, хотя и десантные ботинки, и камуфляжная форма слабо напоминали одежду, обычную для казаков в девятнадцатом веке. Но майора Кубатиева больше интересовали другие вещи: дороги к Асхабадскому оазису, источники воды, численность противника, вооружение. Никита сто раз похвалил себя за предусмотрительное чтение книжек по истории и этнографии. Он рассказал о крепости Геок-Тепе, считающейся неприступной, о том, что противник организован и хорошо вооружён. Не то сами англичане продали текинцам нарезные винтовки и новейшие чугунные орудия, не то текинцы купили всё это у пуштунов, с которыми Англия неудачно пыталась воевать. Восток — дело тонкое, и правда ходит здесь столь же извилистыми путями, что и ложь.
Бекмурза выслушал Никиту, кивнул:
— Разберёмся с английскими пушками.
Никита промолчал. А что делать, не говорить же майору, ведущему приграничную разведку: «Ваше благородие, передайте его превосходительству генералу Ломакину, чтобы он не вздумал соваться к Геок-Тепе. Не по себе дерево ломит, только людей погубит зря. Пусть обождёт конца Балканской войны, а там уже генерал Скобелев штурмом возьмёт Геок-Тепе и заставит текинцев присягнуть на верность России. Вам всего-то нужно подождать четыре года и публично признаться в неспособности командовать войсками». Вряд ли генерал Ломакин благосклонно отнесётся к подобному предложению.
Муза истории во все века страдала склерозом. Четыре года для неё ничто и судьба сколь угодно большого отряда ей безразлична. Главное — чем дело кончилось, на чём сердце успокоилось. Забываются погибшие и выжившие, победители и побеждённые, помнятся лишь полководцы. Очень утешительная позиция, жаль, что она слабо утешает, когда идёшь по выжженной степи рядом с ещё живыми героями склеротичной богини. Покуда они живы, им нет дела, что будут забыты все, и даже бронзовая надпись на стволе трофейного орудия, повествующая о геройствах майора Бекмурзы Кубатиева в сражении под Геок-Тепе, не гарантирует памяти потомков.
Через два дня русский отряд уходил в сторону Красноводска. Кочевники, которых сдерживали стада, оставались около биркета. Но теперь одни знали, что гоклены — мирный народ, другие — что им открыта дорога в русские владения.
Никита уходил вместе с русскими. Он чувствовал себя уже почти дома. В Красноводске осталось попасть на пароход до Астрахани, а там — хоть пешком — добраться в торговое село Ефимково.
На прощание зашёл в юрту к старому Курбандурды, кланялся, прижимая руки к груди, говорил: «Рахмат». С Караджей обнялся, потом снял с шеи крест и отдал молодому пастуху. Караджа сначала не понял, потом заулыбался: «Доган!» — и, сняв косматый бараний телпек, надел его Никите.