Купол на Кельме (Гуревич, Оффман) - страница 22

Кажется, все провожающие рассчитывают на товарищей. Столик у окна и полки завалены угощением. Каждый из нас получает запас на шестерых. Съесть этот ворох без риска для здоровья немыслимо.

– Провожающие, прошу очистить вагон!

Почему-то в последнюю минуту вспоминается самое важное. Все кричат наперебой, посылая последние напутствия. Но Катя моя молчит, задорные косички ее поникли. В руке она держит носовой платок, тринадцатый по счету. И только тут я вспоминаю, что она еще девочка-школьница, а бабушка стара и больна. Может быть, не следовало оставлять их в этом году.

– Не горюй, Катя, я привезу тебе живого медвежонка.

Катя оживляется.

– Только не очень большого, – просит она.

Звонко лязгает станционный колокол. Все вздрагивают.

– Прощайте, не забывайте, пишите!..

Легкий толчок. Плывет перрон, ярко освещенные желтые окна, руки, машущие платками, деревянный настил, бухающие вагоны.

Сразу же за вокзалом ночь. Ветер качает фонари, и тени скользят по шпалам. Уходят во тьму водокачки, стрелки, горы шлака и угля, склады, поворотные круги, кладбище ржавых паровозов. Я усаживаюсь поудобнее и чувствую себя удовлетворенным и счастливым.

Кажется, едем. Ну конечно, едем! В самом деле едем!

Едем в тайгу за вескими доказательствами. Как ни странно, мы всё собираемся доказывать. Ребята доказывают, что из них получатся геологи и не зря мы выбрали их троих. Я хочу доказать Ирине, что лучшего спутника в жизни ей не найти. А Маринов доказывает, что теория его верна, что директор института не зря рискнул, а остальные нападали на него напрасно. Вопрос поставлен, ответ осенью.

Кто из нас вернется с доказательством, а кто с грустно поникшей головой, жалуясь, что в жизни у него не сошлось с ответом?

Ночь.

Размашисто двигая «локтями», как бегун-марафонец, по темным полям бежит поджарый паровоз. Перед ним тьма, не городской серовато-желтый полусвет, а глухая, черная стена. Но, сам себе освещая дорогу, он уверенно продвигается вперед, только чуть пыхтит на подъеме и разбрасывает по хмурому небу горсти недолговечных искр.

За ним – гуськом вагоны. Желтые отсветы окон скользят по откосам насыпи, проваливаются в овраги, прыгают по кочкам. На некоторых окнах шторки с круглыми помпонами, и тень каждого помпона бежит по насыпям и выемкам до самого рассвета.

Второе окно в четвертом вагоне – наше. Все мы лежим на полках, укрытые серыми железнодорожными одеялами, и все одинаково покачиваемся в такт колесному рокоту и одновременно вздрагиваем, когда паровоз тормозит.

Я лежу на верхней полке, напротив меня – Глеб, Маринов внизу. А на второй нижней полке, наискось от меня, – Ирина. Она вся в тени, я вижу только кусок освещенной щеки. Но мне и не нужно видеть. Я знаю, что она здесь, рядом, и, лежа с закрытыми глазами, думаю о ней.