— Что вы собираетесь с нами делать? Кто такой Великий разрушитель? Откуда вы знаете, как меня зовут и кто я? Как вы обучились человеческому языку? Как вы проникли в наш звездолет?
— Ни на один из этих вопросов ответа пока не будет. А получишь ли ответ потом, решит Великий.
— Тогда хоть скажите, что мы можем делать и чего не можем делать?
— Можете делать все, что делали прежде, за одним исключением: доступ к механизмам корабля запрещен.
— Раскройте экраны в обсервационном зале. Надеюсь, вам не повредит, если мы полюбуемся вашими красочными светилами?
— Светилами любоваться можно, — бросил он, упархивая.
В отчете Ромеро описаны те первые дни плена, когда мы еще находились в звездолете, — и наши тревоги и недоумения, и овладевшее многими отчаяние, и бешенство, клокотавшее в других, и знакомство с суровыми стражами, и столкновения, возникавшие между ими и нами. А я из тех дней всего яснее запомнил, что меня непрерывно грызли жестокие вопросы, я непрестанно искал на них ответа и ответа не находил, а на некоторые и сегодня, по прошествии многих лет, не могу ответить. И самым мучительным была мера моей вины в том, что совершилось. Ни на кого я не мог переложить ответственность. Везде было одно: моя вина. Временами от этих мыслей сохла голова!
Лишь двум друзьям я поверил свои терзания — Мери и Ромеро, и оба спорили со мной. Мери видела лишь катастрофическое сочетание несчастных обстоятельств, Ромеро твердил, что психологию нужно оставить историкам, а мое дело — анализировать положение.
— Я понимаю, как странно, что именно я обращаюсь с призывом забыть о психологии. Друг мой, копается много в прошлом тот, кто пасует перед будущим, а ваша область — будущее, уж таков вы. Давайте же распутывать загадки, поставленные появлением разрушителей.
Больше Мери с Ромеро разобрались в моем состоянии маленький космонавт с Астром. Камагин остановил меня возле обсервационного зала.
— Адмирал, — сказал он, волнуясь, — вы имеете все основания быть недовольным мною...
— У вас еще больше оснований быть недовольным мною, Эдуард.
— Нет! Тысячу раз — нет! — воскликнул он. — Даже МУМ не предвидела того, что свершилось, а человек, вы или я, не больше, чем человек. Я давно собирался извиниться, Эли...
Астр в тот же день сказал мне:
— Мне очень тебя жалко, отец!
Он сидел в моей комнате и смотрел стереопейзажи незнакомой ему Земли — Гималаи, Сахару, стоэтажные здания Столицы.
— Почему? — спросил я его рассеянно.
Мне вообразилось, что слова имеют отношение к картинам.
— Я подумал, что не ты, а я адмирал, и что я сжег два своих корабля, а третий сдал в плен... И мне не захотелось жить, а ведь тебе хуже, ты — не играешь в адмирала...