А я подумал, что теперь лучше понимаю, почему на сторону Абу Муслима стекается не только городская беднота, но и обитатели гордых замков, не тронутых завоевателями, но замкнувшихся в своем к ним презрении.
Мистический фарр, снисходящий с небес на истинного властителя, – может быть, они видят сейчас его вокруг этого юноши, заново набрасывающего мешок на голову своего пятнистого охотника?
Несмотря на жар погони, Абу Муслим, как выяснилось, заметил и оценил мой маневр, давший ему шанс пойти на перехват дичи еще до того, как она сама ринулась вправо. Я узнал об этом уже после, когда новый хрип труб провозгласил второй этап охоты – когда и всем прочим стало позволительно что-то добыть. И после того, как шестерых поверженных ланей доставили в мгновенно возникший палаточный лагерь, по нему поплыли запахи мясного сока, капавшего на угли с веселым шипением.
– Вы молодец, – поприветствовал меня усталый Зияд ибн Салех. – Идите – зовет, будет говорить вам, как вы отлично все это проделали.
Абу Муслим лежал в шатре, и вид у него был такой, будто он только что вынырнул из бочки с прохладной водой и улыбается от удовольствия. На его юношеском лице блестели крупные капли, вдобавок влажно отсвечивали его локоны, мокрой была и не очень длинная и не очень ровная борода – знакомое мне розовое масло?
И тут он улыбнулся уже во весь рот, и лицо изменилось: засияли сверхъестественной белизны зубы, но обозначились неожиданные для его возраста складки на лбу, и стали уж совсем ласковыми эти странные желтые глаза.
– Полежите рядом, если хотите, Маниах, – предложил он мне что-то совершенно неприемлемое, похлопав рукой по ковру. – Вы отлично загнали мне эту упрямую скотину. А остальные – трусы. Да, да, трусы. Скажите, Маниах, а вы что – вообще ничего не боитесь? А почему?
Это было очень неожиданное начало разговора (чего мне тут, действительно, опасаться?).
– Может быть, иногда устаешь бояться, – заметил я и тоже улыбнулся.
– Нет, нет, расскажи мне побольше об этом, – увлеченно вытянул вперед лицо полулежащий Абу Муслим, и желтые глаза его загорелись каким-то новым огнем. – Давай уж все как есть: ты ведь знаешь, кто я такой. Ничего, что я говорю тебе «ты»? А вот чего ты не знаешь, так это – что такое родиться рабом. Это не твой мир, там совсем иная жизнь. Там знают, сколько и кто стоит. В дирхемах. Там знают, что значит такое название – Асу-ан. Это место, откуда пригоняют людей с черными лицами, уже кастрированных. Или город на полпути к землям франков – Пра-га, и тамошний монастырь их пророка Исы – ах, как там кастрируют, нежно, быстро! А знаешь ли ты, Маниах, что происходит до того? Это называется «ночь рабов». Когда уже известно, что завтра – под нож и после ножа – в бочку с теплой водой, чтобы первая боль утихла. И вот в эту «ночь рабов», – тут юноша перешел на шепот, – каждый старается доставить удовольствие каждому – неважно, что иногда женщин под рукой не случается – потому что в последний раз. И снова, и снова, руками, ртом… И утром все такие вялые, что можно резать вообще все что угодно… Мне повезло. Они ничего мне не отрезали. Но я уже навсегда – родившийся рабом, Маниах. И вот они там, за пологом, все это знают. И боятся меня. А ты родился в лучшей семье Самарканда, Маниах. У тебя есть свои рабы. И я это знаю. Но ты здесь, и ты не боишься. Объясни, почему.