К концу его шепот стал уже еле слышным.
В принципе, разговор был неприятней некуда. И выкручиваться из него можно было только нападением, а не защитой.
– Я не буду извиняться за то, что родился в своей семье, повелитель, – таким же напряженным шепотом сказал я. – Так же как не буду плакать о том, что мне скоро исполнится сорок лет, и я уже никогда – никогда! – не стану двадцатилетним полководцем, у которого сто тысяч войска и который не знает поражений. Я им не стану, несмотря на все деньги моей семьи. Ни-ког-да!
И разыграв эту сцену, я сел прямо и чуть отвернулся.
А затем, в ответ на молчание, снова взглянул в эти горящие янтарным огнем глаза – и увидел, что юноша улыбается мне.
– Ах, вот, значит, как. Странно все, да? – снова раздался его шепот. – Что ж, скоро час наших испытаний, Маниах. Не подведи меня, когда он придет. А потом, после – положи Самарканд к моим ногам, смелый человек. Ведь ты многое можешь. И нам с тобой, если мы вместе, не будет преград. Полководцем? Может, ты им и не станешь. Но царем? Почему нет. Посмотри на себя– ты же рожден для царства, не то что я. Захоти! Вот так все надо делать – здесь и сейчас, просто, без затей.
Я продолжал игру – смотрел в его глаза, не отрываясь. И все происходящее было ужасно грустно.
Бедный мальчик, думал я, и уже не притворно, а на самом деле остро ощущал свои будущие (рано или поздно) сорок лет. Ведь и правда о многом задумываешься, когда перед тобой всесильный полководец, который чуть ли не вдвое моложе.
И вот тебе, мальчик, лишь двадцать лет, у тебя уже стотысячная армия, у твоих ног – Мерв, Балх и еще Нишапур, а будет – кто знает – и Самарканд с Бухарой. Большой и прекрасный мир. А у тебя, его властителя, в глазах вопрос: этот мир мой, и что? Потому что никакие армии и никакие богатства сами по себе не принесут, скажем, того, что каждый день есть у смуглого мальчишки, ученика Бармака по имени Мухаммед: длинные ноги и руки отца, обнимающие тебя, и огромная книга, как замок наглухо запечатывающая эту конструкцию.
Нет, тебя не кастрировали, как тысячи других твоих собратьев. Но юноша, который имеет безграничные богатства, держит целый мир в руках – и не может им пользоваться, потому что не умеет даже читать, – не больше ли обижен жизнью, чем любой кастрат?
И сделать ничего нельзя. Поздно.
Или не совсем?
– Итак, Нанидат Маниах – ихшид самаркандский, – медленно выговорил я, пробуя эти слова на вкус – Авархуман, Тархун, Гурек… и вот – Маниах. Раз так, то – добро за добро. Теперь я скажу, что тебе может дать Самарканд. Он даст мир, который сегодня тебе не принадлежит. Много книг уничтожил зверь Кутайба, много умных людей угнал в рабство, как тебя. Но книги еше есть – на многих языках. Есть умнейшие учителя. Есть поэты и музыканты. И все это мы отдадим тебе. Если Самарканд будет свободным и процветающим, как раньше, – то ты удивишься, сколько таких людей появится в городе как из-под земли. Но мы, наша семья, и сегодня знаем лучших. У тебя есть еще время – что такое четыре-пять лет? Не только Мерв, Нишапур и Балх, но весь мир будет твоим, если ты заговоришь на его языках. Мечом мир можно только уничтожить или заставить себя бояться. Знанием ты заставишь мир улыбаться тебе. Придет другая жизнь, и эта жизнь возможна. Твои соратники смотрят на тебя сегодня со страхом? Это потому, что они не представляют, чего ожидать от юноши, которому в руки вдруг упали такая сила и власть. И который не ведает даже того, что знают обычные мальчики торговых семей Согда, которых с пяти лет учат языкам Бизанта, Ирана, Поднебесной империи… А мы сделаем так, что они будут смотреть на тебя с уважением и восхищением. Как на самого просвещенного из эмиров в империи халифа. Этого не дадут тебе мечи твоих воинов. Но можем дать мы. Выбирай и ты, хорасани.