Но тогда двенадцатилетняя девочка, не искушенная в изобразительном искусстве, просто воскликнула:
– Здорово!
Он расцвел и показал другие листы. Наброски, натюрморты, несколько портретов — и все замечательные.
– Ты учишься в художественной школе? — спросила я.
– Нет, просто занимаюсь с учителем.
– И я тоже, — сообщила я. — Фортепиано.
– Да? Классно.
Он показал мне портрет светловолосой девочки с огромными глазами. Узнав ее, я изумленно пискнула:
– Синди Леннокс! Ты ее знаешь?
– Ну да. Она из нашей школы.
Достав чистый лист, он начал рассеянно водить по нему карандашом.
– На Рождество мне подарят пейнтбокс, — объявил он, — такой… вдвое меньше этой папки, с встроенным хард-диском, с эталонами темперы и масла… зверь, а не машина!
Чтобы не ударить в грязь лицом, я похвасталась в ответ:
– А мне для моего «Музмейкера» скоро купят новую программу оркестровки. Тогда у меня будет целых пятнадцать инструментальных групп — струнные, духовые, клавишные…
Подняв глаза от папки, он улыбнулся какой-то новой догадке.
– Ты тоже из таких, верно? — спросил он.
– Из каких «таких»?
Теперь он улыбался, как заговорщик — заговорщику.
– Ну, знаешь, когда врачи кое-что с тобой делают еще до твоего
рождения.
Внезапно мне стало страшно. Я отлично знала, что он имеет в виду; об этом кричала пресса, а некоторые родители даже выступали перед телекамерами, но большинство, в том числе мои папа с мамой, предпочитали помалкивать, боясь, что их детей подвергнут дискриминации, запретят (хотя это было противозаконно) соревноваться с обычными, «неусовершенствованными» детьми, участвовать в творческих конкурсах и научных олимпиадах.
Я знала, кто я такая, но поклялась родителям, что никому не открою свою тайну. Итак, я автоматически произнесла:
– Не имею к ним никакого отношения.
– Ага, как же. — Он мне явно не поверил.
Честно сказать, идея свести знакомство с похожим на меня ребенком одновременно пугала и возбуждала. Поэтому, ни в чем не признавшись, я спросила:
– А ты, значит, из «таких»?
Он кивнул, взял другой карандаш, вернулся к рисованию.
– Предки меня убьют, если услышат, но мне плевать. Я себя не стыжусь, — он поднял голову; слегка улыбнулся мне. — А ты? Разговор принимал опасный оборот. Я быстро встала.
– Я… мне пора.
– А свой портрет ты разве не хочешь посмотреть?
– Что-о?
Развернув папку, он продемонстрировал мне лицо. Мое лиио. Не очень детально проработанный набросок в два цвета (темно-серый и бледно-голубой), но сходство было ухвачено прекрасно. Мои темные волосы, коротко подстриженные «под пажа»; мои губы, которые я всегда считала слишком тонкими, растянутые в смущенной полуулыбке; мои бледно-голубые глаза, о которых папа как-то сказал, что в них отражается небо…