На большой перемене в буфете я заметила незнакомую девочку с длинными шелковистыми светлыми волосами. Она сидела одна за столом и ела макароны с сыром. Набравшись храбрости, я подошла к ней и представилась.
– Привет, — сказала я. — Ты, наверное, новенькая? Девочка откинула с лица свои роскошные волосы и, подняв глаза, улыбнулась.
– Да, — произнесла она смущенно и радостно. — Я только что перевелась из другой школы.
И еще один раз я заглянула в собственные глаза.
Невольно я вскрикнула от испуга и шока. Все, кто был в буфете, уставились на меня. Я отвела взгляд от светловолосой девочки, своей светловолосой копии… а когда спустя секунду вновь взглянула на нее, она точно испарилась.
Пока большая перемена не истекла, я не знала, куда деваться от взглядов моих одноклассников. Они жгли меня, точно солнечные лучи, сфокусированные линзой. Еще хуже было слышать, как они перешептываются и хихикают: каждый смешок кинжалом колол мне спину. Звонок на урок я восприняла как спасительный зов — но в классе меня ожидало нечто гораздо худшее.
На математике мой двойник-мальчик (не Роберт, другой мальчишка с моими глазами, губами и носом), сидевший за соседней партой, нашептывал мне ответы к уравнениям — мгновенно, точно в голове у него был калькулятор — и снова принимался строчить в своей электронной тетради. Все остальные его словно в упор не видели. Весь урок я молчала, закусив губу. Руки у меня тряслись.
На английском я подняла глаза от экрана и обнаружила, что светловолосая Кэти (она писала свое имя «Кейти»), стоя у доски, зачитывает классу свое сочинение, в то время как наш учитель, мистер Маккиннон, преспокойно продолжает объяснять нам правила употребления частиц. Я сидела за своей партой, и два голоса сшибались в моей голове; я пыталась заглушить их своими мыслями, пыталась припомнить громокипящую третью часть «Художника Матисса» Хиндемита — и молила Бога, чтобы моя копия-блондинка заткнулась и села на место.
На физкультуре еще одна «я» — высокая и гибкая — упражнялась на брусьях, выказывая мастерство будущей олимпийской чемпионки; раз за разом задирала кверху свои безупречные ноги, затем несколько секунд держалась в образцовой стойке на руках и изящно спрыгивала на маты. И видя, как она сильна и грациозна, какая у нее прекрасная осанка, я ощутила первый горький укол чувства, которое вскоре стало для меня привычным, — зависти…
После уроков, когда я выбежала из школы, они были всюду, куда ни глянь: хамоватая Кэтрин («Катя», называла она себя) царила на лестничной площадке, и по коридорам разносился ее насмешливый смех в чей-то адрес; в кабинете музыки одна моя копия играла на скрипке, пока другая занималась на флейте; в мастерской Роберт делал из мягкого бальзового дерева деревянную лошадку, тщательно обтачивая на токарном станке ее гриву.