– Не надоело тебе? – сказал синьор Алессандро.
– Я ввожу гостей в ситуацию, дабы они не заподозрили нас в черных замыслах…
– А что такое «Демида»? – спросил Вячик. Он живо оглядывался, ему здесь явно нравилось. Мне тоже.
– Не Демида, а Демид! – возгласил лысый. – Демид Полянский. Это, с вашего позволения, как раз я. Бессменный руководитель и главный режиссер в этом храме искусства… Остальных представителей творческого коллектива здесь пока нет. Он, коллектив этот, невелик числом, но богат талантами. И намерен раскрыть их в гениальной постановке «Огниво»…
– По Андерсену, что ли? – вставил я.
– Именно! И-мен-но! Андерсен – наш кумир. Но он известен зрителю прежде всего в переложениях Шварца. Шварц, конечно, блестящ, но, на наш современный взгляд, излишне традиционен. И вот Шурик сочинил по знаменитым сказкам свою пьесу. А в пьесе есть пролог. Там к сочинителю дождливым вечером приходит промокший кудрявый мальчик. Сочинитель отогревает его, а этот негодник вместо благодарности ранит беднягу в сердце стрелой. Как вы догадываетесь, стрелой любви. Потому что он не кто иной, как Амур… Наша труппа, как я уже упоминал, полна талантами, но взрословата. Нужен ребенок…
– Не буду я Амуром, – вдруг сообщил с пушки Николка. – Амуры голые. Я видел на картинке.
– М-да… – Демид зачесал лысину.
– Тебе сделают спереди листик, – язвительно пообещал Гошка. – Подорожник.
– Себе сделай. Лопух…
Мы запереглядывались и захихикали. Все, кроме Гошки. Младший братец-то был не без юмора. Интересно: назвал он лопухом Гошку или посоветовал ему лопух вместо подорожника?
– Мы тебе сошьем зеленые штанишки, – пообещала Маргарита. – С крылышками на лямках. Так будет даже забавнее.
– А на штанишках все равно листик, – злорадно добавил Гошка. Николка не удостоил его взглядом.
– А лук будет настоящий?
– Разумеется! – обрадовался Демид. – И после спектакля ты получишь его в награду.
– Тогда ладно.
Маргарита стала угощать нас чаем в больших фаянсовых кружках. С мелкими черными сухариками. Было уже поздно, однако мы не устояли перед соблазном. Сели на чурбаки у огонька.
Огонь был добрый. От ласкового тепла у меня даже перестали чесаться изжаленные в зарослях ноги. В этот почти летний вечер я был в старых обгорелых штанах, а под мостами и у заборов ожила задубевшая было крапива и перед окончательной гибелью кусалась по-крокодильи. К тому же и я, и Вячик, и Гошка были в репьях – теперь мы их отцепляли и бросали в камин.
На Николку больше никто не досадовал. Гошка обещал поговорить с родителями и привести «этого окаянного бомжа» на репетицию.