Но его рассеянность и скуку как рукой сняло, когда Игнат, уже не контролируя то, о чем треплет его пьяный язык, ляпнул несколько слов из разряда таких, что порой могут сломать человеку всю дальнейшую жизнь.
— Н-не-е-ет, не детский дом. Мы с суп… спру… короче, с су-пру-гой решили иначе. Этой сикухе не место в н'рмальном чел'веческом обществе. Сорную траву с поля долой! — резко разрезал воздух ладонью Игнат. — Вывезу в лес, двину по голове и… за-а-акопаю поглубже.
— Зачем же так круто? — с интересом уставился на своего собеседника Монучар.
— А вот так! — Игнат подозвал официантку и заказал себе еще пива и чипсы. — К-круто! П-п-потому что так б-б-будет лучше и для нее, и для всех а-а-астальных. Кем она станет, когда подрастет? Уличной шлюхой! Пьяной вокзальной подстилкой! Ничего д-другого… толкового… из нее не получится.
— Бывает, и шлюхи добиваются многого в жизни. Эта твоя подопечная хоть симпатичная? — с показным безразличием спросил кавказец.
— О-о-очень!!! — эмоционально выкрикнул Игнат, и к нему удивленно обернулись посетители из-за соседнего столика. — Чего не отнять у этой з-з-занозы, так это того, что она сим-па-тич-на-я. Но это ед-динственное, чем она может пы-х-вас-таться.
— Говоришь, очень? — На губах у Монучара обозначилась загадочная улыбка. — Не понимаю тогда тебя, генацвале. Зачем брать лишний грех на душу? Зачем убивать симпатичную девочку? Зачем закапывать ее, бедняжку, в лесу? Зачем швыряться добром, когда гораздо разумнее его взять и продать?
— К-кому? И к-куда?!!
— В гарем. В наложницы. В рабство. Туда, откуда эта розетка[49] уже никогда не выйдет на волю. А ты так не только решишь свой головняк и избавишься от подопечной, но еще и получишь конкретные фишки.
— Сколько? — загорелись глаза у Игната.
— Пятнадцать штук баксов, если девчонка, и правда, как ты уверяешь, окажется стоящей.
— А кто покупатель?
— Не всё ли равно? Дело ты будешь иметь только со мной.
— Ну-у-у… если ты это серьезно… — В сладостном предвкушении буквально свалившихся с неба огромных деньжищ Игнат на какое-то время даже протрезвел. И сильно вспотел. — Если это не пьяный базар…
— Слушай сюда! — жестким тоном перебил собеседника Монучар. — Точнее, сначала смотри. — Он припечатал к столу напротив Игната обе ладони, синие от многочисленных тюремных татуировок. — На пальцы смотри! Что видишь?
— Перстни наколоты, — промямлил Игнат.
— Что они означают, конечно, не знаешь?
— Н-нет.
— Объясняю. Я воровской. Я в авторитете. И вся моя жизнь построена по понятиям, ни через одно из которых переступить я никогда не посмею. Одно из понятий — всегда отвечать за свои слова. Так что ни о каком «пьяном базаре», как ты сейчас выразился, не может идти и речи. К тому же учти: я грузин. Гордый горец, — нарисовал чуть заметную улыбку на тонких губах Монучар. — И никогда не поставлю под сомнение свою репутацию, не сдержав данного слова или не выполнив взятых на себя обязательств. А мои обязательства перед тобой сейчас таковы: я готов замаксать за эту девицу пятнадцать кусков, если она, и правда, такая, как ты мне ее описал, козырная.