Но и жертву надо кормить, а то скончается раньше времени. Прошло полчаса и еще полчаса, и наконец вошел солдат, который принес каждому по миске тюремной похлебки и по двести граммов вина, родина прислала все это своим пасынкам, можете благодарить ее. Когда Жоан Мау-Темпо скреб ложкой по дну своей миски, он услышал, как один полицейский сообщил другому — они вдвоем сторожили эту овчарню и подбирали документы: Этого субчика — к инспектору Павейа. А второй ответил: Значит, его хорошо отрекомендовали, и Жоан Мау-Темпо, сказал себе: Это они обо мне, так оно и было, хотя тогда он этого еще не знал. Тарелки и стаканы опустели, а ожидание все продолжалось — что с нами будет, уже почти ночью пришел приказ: одних пока туда, других — сюда, в Кашиас или в Алжубе, потом-то их повозят и по другим местам, еще пострашнее этих. Командует родина: один — туда, другой — сюда, она истинная мать для заседающей в благотворительных комитетах — что за полезные учреждения! — госпожи по имени дона Благотворительность так следовало окрестить дону Клеменсию, которая сейчас, конечно же, беседует с падре Агамедесом: Значит, Жоана Мау-Темпо арестовали. Да, сеньора, на сей раз он получит по заслугам, а я еще хлопотал за него. Он казался мне хорошим человеком. Такие-то хуже всего, дона Клеменсия хуже всего. И по тавернам не ходил. Лучше бы ходил, тогда бы не натворил этих безобразий. А что он сделал? Это-го я не знаю, но невиновного не арестовали бы. Надо бyдет потом чем-нибудь помочь его жене. Сеньора дона Клеменсия, вы святая, если бы не ваша щедрая милостыня, я не знаю, что бы сталось со всеми этими бедняками, но подождите немного, пусть пройдет время, пусть гордости у них поубавится, самый большой их недостаток — гордость. Вы правы, сеньор падре Агамедес, гордыня — эта смертный грех. И худший из всех, сеньора дона Клеменсия потому что он толкает человека на бунт против своих господ и своего Бога.
По пути машина заедет в Боа-Ора за арестантами которых возили туда на суд. Все рассчитано и промерен но, загляните-ка в устав: каждая тюремная машина должна использоваться полностью, как говорится, чтоб добро не пропадало, заключенные первыми должны понять, что родина бедна, и, кто знает, не они ли тому причиной. Заедем в Боа-Ора [24] — кое-кто подумает: Ну и названьице! — и заберем тех, кого судят достойнейшие судьи, и все вместе поедем, в компании всегда веселей, жаль только, гитары у них нет, чтобы горю своему подыграть. Жоан Мау-Темпо никогда столько не ездил. Как и любой другой из его мест, кроме сына его, Антонио, который сейчас в солдатах, сколько же его нужда и голод заставили пройти с мешком за плечами, с мотыгой и серпом, с ножом и лопатой, но жизнь всюду одинакова, какая разница, чего где больше: дубов пробковых или обыкновенных, риса или пшеницы, жандармов или управляющих, приказчиков или надсмотрщиков, но это другая история — про добрую шоссейную дорогу, и, если б настали лучшие дни, мы бы ее рассказали. Очень беспокоится родина о своих непослушных сыновьях, окружила их высокими стенами и заботами охраны, да что ж это за несчастье такое, куда ни кинь, всюду где мы, там и они, прокляты они, что ли, с детства, и судьба им такая на роду написана, не от бед охраняют они, этого они не умеют, только и знают, что говорить: Лезь в машину, прогуляемся, или: Проходи, или: Иди вперед, в полицию тебя веду, или: Взял желудь — плати штраф и получай в морду, выучили их этому, разве стали бы они иначе охранниками, ведь никто охранником не родится. Разбирайтесь сами, что здесь размышления автора, а что Жоан Мау-Темпо думал, но все передано совершенно точно, а если есть ошибки, то у обоих поровну. Словесная и бумажная волокита не изменилась со дня своего появления, поэтому не стоит останавливаться на ней, только разве что настанет день, когда можно будет прийти сюда и подробно узнать, какое здесь было обращение, какими жестами указывали, где писать имя над пунктирной чертой, Жоан Мау-Темпо, сорока четырех лет, женат, родился и проживает в Монте-Лавре: Где это? В округе Монтемор. Ну и птичка ты, видать. Жоана Мау-Темпо ведут в комнату, где находятся другие заключенные, пусть спит, если может, а насчет еды потерпи, время ужина прошло. Дверь закрывается, жизнь кончилась. Монте-Лавре — это только сон, бедная глухая Фаустина, нет, мы не скажем, что настал час летучих мышей, сов и сычей, это глупое, суеверное сравнение, некрасивы эти твари, вот их и обижают, а если хотите полюбоваться, то учтите, что нет на свете ничего краше дурака.