– Пока вы жениться соберетесь, этих всех разберут, новые подрастут, – усмехнулась Лютава.
– Ничего, мы своего не упустим.
– Ты куда, Худяк, лезешь, эта моя! – Теребила оттирал товарища от рыженькой малорослой девушки, востроносой и хорошенькой, а та смеялась, вцепившись в сестру и пряча смущенное и гордое лицо у нее на плече.
– Отойди! А то я тебе сейчас чуб оторву! Самое длинное, что у тебя есть…
Бойники шутливо перебранивались, девушки смеялись, народ вовсю потешался.
– А что же три такие красавицы в темноте сидят? Непорядок! – вдруг раздался голос рядом с ними.
Подняв глаза, девушки увидели Мысляту, который шел к ним с зажженной лучиной.
– Работайте, девушки, глаза свои ясные берегите! – Подмигнув, он пристроил лучину в светец. – А нам на вас так любоваться сподручнее!
Он отошел, а Лютава, заметив, каким взглядом он обменялся с Далянкой, затрепетала от удивления и предчувствия. Она не умела вот так с ходу предсказывать будущее, но неплохо понимала людей. Все восхищались красавицей Далянкой, но Мыслята смотрел на нее как-то по-особенному – с выражением, что вот эта как раз по мне! А Далянка отвечала на его взгляд с радостью, благодарностью и надеждой, будто у него было нечто, в чем она нуждается.
Но сейчас, утром, Мыслята только поклонился Далянке и отошел. Чаргай, не сводивший с нее ревнивых глаз, даже не посмотрел ему вслед. А Лютава подумала: хорошо, что Чаргай едет с ними на охоту, а Далянка остается в Чурославле. С тех пор как Хвалис исчез, Далянку стал одолевать пылкими взглядами молодой хазарин, так что девушка, заметив это, почти не показывалась в Ратиславле. Ее старшие братья, Рудоня и Ходилец, на прощальном пиру чуть не побили Чаргая – а то-де сглазит сестру своими глазищами черными! Мужчинам во главе с Богоней пришлось разнимать драку гостей. «Едва от Хвалиса избавилась, теперь этот леший на мою голову навязался! – жаловалась Далянка Лютаве. – А ведь и Хвалис за мной вернуться обещал!» – «Пусть-ка он вернется!» – многозначительно приглашала Лютава, но Далянка только вздыхала. Быть самой красивой девушкой в волости, к тому же знатной невестой, – опасная и беспокойная честь.
Выехали все вместе – Мыслята с несколькими родственниками, четырьмя женщинами и двоими мужчинами, сопровождавшими его на торг, Лютомер с бойниками и Лютавой и хазары всем обозом – Чаргай с верховыми, купцы с челядью и товарами на волокушах. За отдельную плату воевода Благота дал и людей, которые помогали собственной челяди купцов тащить ладьи.
– У нас мужики и ребята заранее медвежьи лежки выслеживают, – рассказывал Мыслята по дороге. Он шел во главе обоза рядом с Лютомером и Лютавой, показывая окрестности. – Как раз начинают укладываться, то под выворотнем в ельнике, а то и нору целую отроет – видно же. У нас к этому делу многие привычны. Вот была у нас бабка, ведунья наша, Лесавой звали. Ох и боевая была бабка, я вам скажу! Ты, варга, хоть и много повидал, а таких бабок, должно быть, не встречал нигде. Ее отец еще был знатный медвежатник, жил не в селе, а в лесу, на отшибе. Мать его тоже ведуньей была, я-то ее не застал, а старики рассказывали. Он тоже травами да охотой промышлял, а Лесава от бабки мудрости набралась, а от отца – смелости. Сильная была баба, здоровая, любого мужика поборола бы. У нас поговаривали, что она не от женщины, а от медведицы лесной родилась. Но это врут, пожалуй. Я, правда, сам Молчуновой жены не видел никогда, у нас и не знает никто, где он ее взял, но чтобы от медведицы – это уже перебор… Так вот, она, Лесава-то, сама замуж не ходила никогда, так и прожила весь век в лесу, и бабку там схоронила, и отца. Сама на медведей ходила с рогатиной, за зиму по три шкуры добывала, а за всю жизнь, наверное, голов пятьдесят взяла. Знатная была бабка!