Этот короткий разговор все решил. Даниель был романтиком, ученым, но вместе с тем – крестьянином. Недаром время от времени появлялся у него этот мечтательно-невозмутимый взгляд, взгляд простосердечной невинности, устремленный куда-то вдаль и в то же время пристальный, терпеливый и покорный – взгляд ученого, склонившегося над микроскопом, крестьянина, работающего на своей земле. Этот взгляд выявлял внутреннюю сущность Даниеля; как и его предки-крестьяне, он строил жизнь прочно, воздвигал стены из крепкого дуба, из огромных балок… Любовь Мартины была неистребима, прочна, как материал старинных построек.
Значит, встречаются еще анахронические страсти? Никто не искал в судебных архивах ответа на этот вопрос. Да и к чему искать ответ в статистике преступлений? Страсть не измеряется преступлениями… И все же всепоглощающая страсть Мартины наводила на мысль о преступлении. Это не серийная страсть, не предмет фабричного производства, она сделана не из пластмассы. Вот почему все слова говорили о глубине страсти, темной, как ночь, предательский мрак которой заслоняет опасные глубины. Мартина держалась у входа в ночь, на опушке дремучего леса, завлекая туда путника, маня его за собой… Даниель последовал за ней, ведь он был мужчиной.
Мадам Донзер плакала. От облегчения, от избытка чувств. Вот уж год, как это продолжалось; весь дом изнывал под тяжестью тайны, которая ни для кого не была тайной, под тяжестью молчания о том, что было известно всем троим: Мартина жила с Даниелем Донелем. Она даже и не думала скрывать это. Просто предупреждала, когда собиралась обедать вне дома, что намерена вернуться поздно или вовсе не придет ночевать, а утром пойдет прямо на работу. Когда Мартина впервые вернулась домой в четыре часа утра, она заранее никого не предупредила, так как сама не знала, что так произойдет. Мадам Донзер, вне себя от беспокойства, среди ночи разбудила безмятежно спавшую Сесиль: уходя, Мартина ничего ей не сказала? А вдруг она не с Даниелем, а вдруг с ней что-нибудь случилось?…
– Оставь Мартину в покое, мама, она отлично знает, чего хочет.
Разнежившаяся, пригревшаяся в постели Сесиль положила голову на грудь матери, прильнула к ней, обняла ее.
– Мама! Не говори ничего Мартине, прошу тебя, обещай, что ничего не скажешь! Это слишком серьезно… Ты же знаешь, что она всю жизнь любит Даниеля, и ее все равно ничто не остановит,
Да, мадам Донзер знала: сила чувства Мартины такова, что все слова о ее будущем, о репутации, о грехе показались бы ей мелочными и пошлыми. Ну вот, теперь еще и Сесиль расплакалась.