Этот пристально глядящий, черноглазый человек с тонким носом и крупными губами приблизился к нему вплотную и некоторое время рассматривал его в упор.
— Я бы хотел, чтобы вы меня не считали с ними, с этими… В общем, в числе своих противников, — сказал он. — Я действительно допустил… Это верно. Позволил несколько выражений. Вот так, говоришь по инерции и считаешь себя правым… А потом оказывается… Я только сейчас понял одну простую правду. Действительно, с Авдиевым и с этими не скрестишь… Да и не всякий захочет с ними скрещивать. И вы не виноваты, что у вас своя мысль появилась. Да что я говорю — это очень хорошо, что появилась! И ведь хорошая мысль — грех ее выбрасывать! Но вы все-таки кое в чем не правы.
Дмитрий Алексеевич чуть-чуть нахмурился, чуть заметно сжал губы, поднял на него глаза.
— Вы не правы, — Галицкий засмеялся. — Вы не только учитель, вы приличный инженер! С вами опасно спорить.
Галицкий, должно быть, торопился. Все время оглядываясь на Дмитрия Алексеевича, он надел черное пальто, облезлую рыжеватую ушанку, бросился к выходу, но вдруг остановился и погрозил пальцем.
— Улучшайте машину, невзирая ни на что. Работайте над ней. Мы еще увидимся с вами.
«Работайте», — подумал Дмитрий Алексеевич, выходя из подъезда на яркую улицу, чувствуя на этот раз еще отчетливее молодой запах весны. И тут же вспомнил, что у него есть всего две тысячи и что их хватит не больше, чем на четыре месяца. А бумага? А место для работы? «После обсуждения куплю часы», — вспомнил он, и рассеянная, туманная улыбка мелькнула на его лице. Он поддал ногой ледышку. «Ботинки надо купить, — вот что», — подумал он вдруг и прибавил шагу. Он привык все делать сразу, без колебаний.
Выйдя на Арбат, он тут же нашел универсальный магазин и выбрал себе в обувном отделе простые черные ботинки сорок третьего размера на кожаной подошве. Касса зажужжала, щелкнула, звякнула колокольчиком, и у Дмитрия Алексеевича стало на триста рублей меньше. Примерять ботинки он не стал его испугали бархат и никель примерочного кресла, поставленного на самом виду.
Он отправился домой — в гостиницу, поднялся к себе в номер, на шестой этаж. Здесь стояло пять кроватей. Дмитрий Алексеевич сел на свою и переобулся. После этого он съел плавленый сырок с большим куском хлеба, взял в рот кубик сахара и выпил стакан воды из графина. Он начал экономить.
Затем он вышел на улицу побродить и подумать о своих делах. Спускаясь по лестнице, он оглянулся и, видя, что никого кругом нет, положил в большую красавицу урну для окурков сверток со старыми, в заплатах, ботинками.