На другое утро, еще до восьми, на сцене появился прибывший в автомобиле
доктор Гриффитс, - тучный, с лицом, напоминавшим сырую телятину, склонный к
панике. Его с ужасными проклятиями извлек из теплой постели член муниципального
совета Глин Морган. Гриффитс мог не отвечать на вызовы по телефону местных
врачей, но сердитой команде Глина Моргана нельзя было не повиноваться.
А сердиться Глину Моргану было на что: новая вилла этого члена совета,
расположенная в полумиле от города, в долине, за эту ночь оказалась
окруженной рвом, наполненным прямо-таки средневековой грязью. В течение
получаса член совета и его сторонники, Хеймер Дэвис и Дэн Робертс, настолько
громогласно, что их слышали многие, высказывали врачебному инспектору
совершенно откровенно то, что они о нем думали.
Когда это кончилось, Гриффитс, утирая лоб, поплелся к Денни, который
вместе с Мэнсоном стоял среди заинтересованной и довольной толпы. Эндрью,
увидя направлявшегося к ним инспектора, почувствовал внезапное беспокойство.
После тревожной и бессонной ночи он уже был настроен менее восторженно. В
холодном свете утра, смущенный картиной опустошения на развороченной дороге,
он снова чувствовал себя не в своей тарелке, испытывал нервное
замешательство. Но Гриффитсу было не до подозрений.
- Ну, дружище, - обратился он жалобным голосом к Филиппу. - Придется-таки
немедленно поставить вам новую сточную трубу.
Лицо Денни осталось безучастным.
- Я предупреждал вас об этом много месяцев тому назад, - отозвался он
ледяным тоном. - Помните?
- Да, да, разумеется! Но мог ли я предвидеть, что эта проклятая штука
вдруг взорвется? Как все это случилось - для меня загадка.
Денни холодно посмотрел на него.
- А где же ваши знания по санитарии, доктор? Разве вам неизвестно, что
газы в канализационных трубах очень легко воспламеняются?
Прокладка новой трубы началась в следующий же понедельник.
Прошло три месяца.
Был прекрасный мартовский день. Близость весны чувствовалась в теплом
ветре, дувшем с гор, на которых первые, едва намечавшиеся полосы зелени
бросали вызов царившему здесь безобразию каменоломен и куч шлака.
На нарядном, точно хрустящем фоне голубого неба даже Блэнелли казалось
прекрасным.
Выйдя из дому, чтобы навестить на Рискин-стрит больного, к которому его
только что вызвали, Эндрью почувствовал, что сердце его забилось сильнее от
красоты этого весеннего дня. Он успел уже освоиться здесь, постепенно привык
к этому своеобразному городу, примитивному, как будто оторванному от
остального мира, погребенному среди гор. Городу, где не было никаких
развлечений, даже кино, - ничего, кроме мрачных копей, каменоломен, заводов,
обрабатывавших руду, вереницы церквей да мрачных домов. Странный, тихий,
точно замкнувшийся в себя город. Да и люди здесь тоже были какие-то чужие и
непонятные, но, несмотря на то, что они его чуждались, они порою вызывали в
Эндрью невольное теплое чувство: за исключением торговцев, пасторов и
небольшой группы ремесленников, все это были рабочие и служащие компании,
которой принадлежали копи. К началу и концу каждой смены тихие улицы городка
внезапно просыпались, звонко вторя стуку подбитых железом башмаков и
неожиданно оживая под натиском армии людей. Платье, обувь, руки, даже лица
тех, кто работал в гематитовом руднике, были напудрены ярко-красной рудной
пылью. Рабочие каменоломен носили молескиновые комбинезоны, подбитые ватой и
в коленях перехваченные подвязками. Пудлинговщиков легко было узнать по
ярко-синим штанам из бумажной рубчатой ткани.