Говорили они мало - и большей частью на валлийском языке. В своей
замкнутости и обособленности они казались представителями другой расы. Но
это были славные люди.
Они удовлетворялись простыми развлечениями дома, в церковных залах, на
футбольной площадке в верхней части города. Но больше всего они любили
музыку и не пошлые модные песенки, а музыку серьезную, классическую.
Нередко Эндрью, проходя ночью по улицам, слышал звуки фортепиано,
доносившиеся из этих бедных жилищ, - сонату Бетховена или прелюдию Шопена,
прекрасно исполняемую, летевшую сквозь тишину ночи вверх, к недоступным
горам и еще выше.
Эндрью было теперь уже совершенно ясно, как обстоит Дело с практикой
доктора Пейджа. Эдвард Пейдж никогда уже не сможет принять ни единого
пациента. Но рабочие не хотели "выдавать" своего доктора, который честно
обслуживал их в течение тридцати лет. А наглая Блодуэн сумела при помощи
хитрой лести и обмана обойти Уоткинса, директора рудника, через руки
которого проходили все вычеты с рабочих за лечение, устроить так, чтобы
Пейдж продолжал числиться в штате, и таким образом получала изрядный доход,
а Мэнсону, выполнявшему за Пейджа всю работу, платила едва ли шестую часть
этого дохода.
Эндрью было от души жаль Эдварда Пейджа. Этот простодушный и
благородный человек женился на задорной, смазливой толстушке Блодуэн из
эбериствитского кафе, не подозревая, что скрывается за бойкими черными, как
ягоды терновника, глазами. Теперь, разбитый параличом и прикованный к
постели, он всецело зависел от этой женщины, обращавшейся с ним ласково, но
с какой-то, веселой деспотичностью. Нельзя сказать, чтобы Блодуэн его не
любила, Она питала к нему своеобразную привязанность.
Он, доктор Пейдж, был ее собственностью. Застав в комнате больного
Эндрью, она подходила с улыбкой на губах, но с ревнивым чувством человека,
которого отстраняют, и восклицала:
- О чем это вы тут толкуете вдвоем?
Эдварда Пейджа нельзя было не полюбить за его явную безропотность и
самоотверженность. Старый, беспомощный, прикованный к постели, он покорялся
шумным заботам этой наглой, смуглолицей, нетерпеливой женщины, его жены, был
жертвой ее жадности, ее упрямой и беззастенчивой назойливости.
Ему не было больше надобности оставаться в Блэнелли, и он жаждал
уехать куда-нибудь, где теплее и где условия жизни благоприятнее. Как-то
раз, когда Эндрью спросил у него: "Чего бы вам хотелось, сэр?", он сказал со
вздохом:
- Мне хотелось бы выбраться отсюда, мой друг. Я читал сегодня об
острове Капри... там думают устроить птичий заповедник... - И, сказав это,
он спрятал лицо в подушку. В голосе его звучала глубокая тоска.