- Как странно слышать эти ночные звуки, - сказала она. - Старое и новое.
Луна и прожекторы. Это наш век.
Он поцеловал ее. Она не шевельнулась. Ее губы были теплы и сухи. Через
минуту она сказала:
- Это было очень приятно. И очень неумело.
- Я умею и лучше, - пробормотал он, глядя прямо перед собой и не
двигаясь.
Он был неловок, пристыжен, нервен. Он сердито говорил себе, что чудесно
в такую ночь быть здесь с красивой, обаятельной женщиной. Согласно всем
канонам лунного света и романов, ему следовало бешено сжать ее в своих
объятиях. А он чувствовал только, что ему неудобно сидеть в такой скорченной
позе, что хочется курить, что уксус, которым был приправлен салат,
растревожил его больной желудок.
А в воде, на которую он смотрел, чудилось ему лицо Кристин, исхудалое,
полное тревоги, с грязным пятном на щеке от кисти, которой она красила
дверь, когда они только что переехали на Чесборо-террас. Лицо это волновало
его, вызывало ожесточение. Он связан силой обстоятельств. Но ведь он
мужчина, не так ли, а не какой-нибудь кандидат на лечение у Воронова[*]. И с
чувством, похожим на вызов, он снова поцеловал Франсиз.
- А я думала, что вам понадобится по крайней мере еще год, чтобы
решиться на это. - В глазах Франсиз был все тот же ласковый смех. - Ну, а
теперь не думаете ли вы, что нам пора возвращаться, доктор? Ночной воздух,
пожалуй, несколько опасен для пуританской души.
Он помог ей встать, а она удержала его руку и слегка опиралась на нее,
пока шла к автомобилю. Эндрью направил машину по дороге в Лондон. В
красноречивом молчании Франсиз было счастье.
Но Эндрью не чувствовал себя счастливым. Он казался себе презренным
глупцом, ненавидел себя и, разочарованный испытанными ощущениями, в то же
время боялся возвращения в свою душную комнату, боялся одинокой постели, в
которой не находил покоя. В сердце его был холод, в мозгу кипели ранящие
мысли. Перед ним вставало воспоминание о мучительном блаженстве его первой
любви к Кристин, всепобеждающем упоении первых дней в Блэнелли. Но он
яростно отгонял его.
Они были уже у дома Франсиз, а в душе его все еще шла борьба. Он вышел
из автомобиля и открыл дверцу, помогая Франсиз выйти. Оба стояли на
мостовой, пока она вынимала ключ из сумочки.
- Вы зайдете, да? Боюсь, что слуги все уже спят.
Он колебался. Пробормотал, запинаясь:
- Уже очень поздно, кажется...
Франсиз словно не слышала его и с ключом в руке поднялась по каменным
ступеням. Он покорно шел за ней, а перед глазами у него мелькнуло и
рассеялось видение - фигура Кристин, идущей по рынку со своей старой
плетеной корзинкой в руке.