Не стану описывать, как катишься по наклонной плоскости с открытыми глазами, прекрасно сознавая, что ты потерял. Я очень скоро понял, что, если только не произойдет чудо, мне не удастся удержаться даже на этом уровне. Мой талант сослужил мне дурную службу. Помогают посредственности. Меня же избегали. Я ставил в затруднительное положение. Вызывал чувство неловкости. А поскольку мне всегда отчаянно нужны были деньги, я соглашался на любые предложения. Но я утратил право быть требовательным, и меня нещадно эксплуатировали, это был порочный круг. И чем больше я увязал, тем острее ощущал свое одиночество. Само собой разумеется, я начал пить! Вино, хоть оно и действовало пагубно на мой характер, не повлияло ни на мою память, ни на руки. Виртуоз упорно не хотел умирать, я часто и сам тому удивлялся. У меня появилась своя манера изящно и быстро проигрывать наиболее трудные пассажи, смягчая их холодность и формализм. К тому же я сохранил мягкое, умеренное вибрато, великолепный звук, передававший, даже когда я был как в тумане, неподдельное волнение, без всякой тривиальности. Словно меня все еще питал чистейший источник, который ничто не могло замутить. Иногда, в конце недели, управляющий отводил меня в сторону и говорил: «Все было прекрасно, вы, без сомнения, хороший скрипач, но, понимаете, это не наш жанр!» И я уходил. Комнаты, которые я снимал, выглядели все более мрачными. Костюмы мои становились все более поношенными. У меня были любовницы на один вечер, которые шептали, послушав мою игру: «Да, весельчаком тебя не назовешь!» Я прекрасно понимал, что меня ждет. Расстаться со скрипкой? Я уже делал попытки. Но скрипка тотчас же снова завладевала мной. Зарабатывать себе на жизнь уроками? Но я не умел преподавать. Нельзя научить тому, что подсознательно живет в тебе, присутствует в тебе. Возможно, я мог бы играть в ансамбле. Но тогда надо было бы ходить на репетиции, терпеть руководителя. Нет. Я настолько привык к вольной жизни, что чувствовал бы себя как в тюрьме, если бы мне пришлось вести упорядоченную жизнь. Я взялся было сочинять музыку. Но у меня не хватало таланта, чтобы создать нечто возвышенное, а дешевая музыка была мне противна: К чему, впрочем, эти увертки? Мой корабль сел на мель. Я потерял управление и даже не испытывал желания взять в руки руль. Не так уж неприятно чувствовать себя жертвой кораблекрушения.
Именно тогда человек этот появился в первый раз. Я тщетно пытаюсь, но мне никак не удается припомнить, что же привлекло мое внимание? Быть может, он уже несколько дней следил за мной? Быть может, он заметил меня в «Джамбеу», где я играл вместе с одним жалким пианистом в часы аперитива и по вечерам? Поскольку в ту пору я ел очень мало, на что были свои причины, я пьянел от первой же рюмки и не очень четко воспринимал окружающее. Я был похож на рыбу, которая видит лишь неясные очертания сквозь стекло своего аквариума. Это меня не касалось. То был мир, куда я никогда больше не вернусь. Я играл. Я ждал того часа, когда смогу уйти. Закончив выступление, я с футляром под мышкой отправлялся в свою гостиницу на улице Аббатис или же доходил до ярко освещенной площади Клиши, чтобы там, в одной из закусочных, съесть сандвич.