– Люди друг друга поддерживать должны…
Рядом переговаривались другие ребята. Их голоса странно, по-птичьи звучали под мокрыми сводами.
– Да, – сказал Антон, чтобы прервать молчание.
– Вот прикинь, – сказал Саша, потирая ладонями плечи. – Если бы даже кто-то из тех козлов здесь вот оказался… Я бы и то ему добра желал. Вот честно.
– А что тот парень сделал? – тихо спросил Антон. – Который на моем месте играл?
– Филонил, – нехотя сказал Саша. – А может, не филонил. Может, характер такой. И он ведь мастер был, международного класса… Мэл сказал, что он игру не любил. Игру любить – это значит… Вот ты сегодня дважды забросил. А я лопухнулся два раза. Еще пару раз лопухнусь – и тоже на общих основаниях пойду…
– Нет, – быстро сказал Антон.
Саша пожал плечами:
– Нет… Потому что в следующий раз я не лопухнусь.
– Как можно любить эту игру? – шепотом спросил Антон.
Саша невесело усмехнулся:
– Игра – она игра и есть… Я со школы в баскетболе. С первого класса. Так, думал, и буду всю жизнь в баскетболе… А вот с армией… Я в команде ЦСКА не удержался… Тренер там был один, скотина. И пустили меня… Тоже на общих основаниях, – Саша вздохнул. – Вот… А ты, если рассказывать не хочешь – так я же не пристаю. Я так просто… Поговорить.
Антон выгнулся, пытаясь дотянуться до середины спины. До того места, куда вошел нож; ничего не было. На ощупь – совершенно гладкая кожа.
– Это поначалу жутко, – сказал Саша. – А потом – ничего… Втягиваешься. Главное – ни о чем не думать. Вот Вовка ваш. У Мэла нападающие меняются, как у младенца памперсы… А Вовка держится. И ты держись…
Журчала вода.
– Что сейчас? – спросил Антон.
– Играть.
– Снова? А…
– Времени-то нет, – сказал Саша как-то очень печально. – Самое неприятное… Времени здесь нет. Ни утра, ни ночи… Ничего. Площадка и душ. И все. И, если Людовик позволит – посидеть в тенечке… Но тебе надо у Мэла спрашиваться. А он, по-моему, злее. Антон вспомнил, как Людовик вытирал нож о штанину. Мэл – злее?
* * *
Он помнил зеленый двор под ногами, скрип жестяного козырька, угрюмую решимость кого-то за что-то наказать.
Себя? Ленку? Маму?
Весь последний месяц он находил и выписывал в блокнот изречения великих и просто известных. О том, что события имеют свойство развиваться от плохого к худшему, что если неприятность может произойти – она обязательно происходит, о том, что единственный свободный выбор в этой рабской жизни – отказ от нее.
Он помнил момент толчка. Он даже полет немного помнил. Секунда, замирание, и кровь в жилах превратилась, кажется, в холодец…
И он знал, что было потом. Он очень многое откуда-то знал.