– Ах, простите, мадам! – говорил он при этом.
– Не беда, – отвечала Екатерина. – Если вам так удобнее выражать свои мысли, то можете лупить меня без пощады… Наверное, я, великая грешница, только того и стою!
Она писала мадам Жоффрен: Дидро – человек гениальный, но «после каждой беседы с ним у меня все бедра смятые и черные от синяков, уж я поставила стол между нами…». Она все прощала Дидро, ибо он не посол Версаля, а полномочный и чрезвычайный посланник Великой Энциклопедической Республики!
* * *
При дворе создалось напряжение, какого давно не было, и граф Никита Панин, видя страхи, одолевавшие императрицу, втайне радовался: чем сильнее делался Пугачев, тем больше укреплялось его положение при дворе. Сейчас он явно искал опоры в «малом» дворе, отдаляя его от «большого». К осколкам стекол, попавших в тарелку с сосисками, Екатерина отнеслась теперь серьезнее, подозревая в этом чью-то провокацию, рассчитанную на окончательный разрыв Павла с матерью. Между тем граф Никита Иванович внушал ей, что Орловых следует окончательно задвинуть в угол, а расправу над восставшим народом вверить полководческому опыту его брата. Но императрица не была расположена давать ходу Петру Панину, чтобы не усиливалось влияние Никиты Панина, – она ответила:
– Если угроза от «маркиза» столь уж велика, так я сама выступлю в поход, приняв главное командование над армией.
Екатерина вскоре призвала генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, напомнив, что промедление становится опасно:
– Злодеи под Оренбургом застряли, голодом его в осаде изнуряя, но отряды мужиков всюду шастают… Тебе и поручаю расправиться с «маркизом де Пугачевым»!
Утром Бибиков еще додремывал сны, когда в передней его дома на Гороховой улице началась возня, послышались голоса:
– Не пущай… кто его знает-то! Пошел, пошел…
– Да пустите меня до аншефа! Не от безделья ж я!
Накинув халат, Бибиков вышел из опочивальни на антресольки. Под ним, в обширном вестибюле, адъютанты удерживали офицера, рвавшегося из рук, и Александр Ильич сверху повелел:
– Не держите его! Пусть подымется… – Вблизи он рассмотрел прапорщика-преображенца и по скудности мундира его, по жалкой амуниции догадался, что этому бедолаге не до жиру, быть бы живу. – Чего надобно от меня? – спросил генерал-аншеф.
Прапорщик назвался Гаврилою Державиным:
– Прослышал я, что монархия указала вам в края волжские ехать, а сам я из тех же краев и нравы тамошни мне знакомы. До тридцати лет дожил, лишь недавно в первый чин вышел… Избавьте меня от ложности положения горестного, доставьте случай при высокой особе вашей отличиться усердием служебным.