Женщина, кажется, испугалась. Но и обрадовалась тоже, и тут же испугалась своей радости; Игар поразился, как разнообразны бывают оттенки одного и того же чувства. Ее улыбающиеся губы в полумраке казались серыми:
– Зачем?..
Он стиснул зубы. Наступил ногой на жестяное блюдце, перевернул его вверх дном, высыпав монеты в пыль:
– Ты больше не будешь просить милостыню.
Темные глаза округлились:
– Зачем?!
Он присел. Он боялся ощутить ее запах – запах изувеченного тела, болезни, несчастья; он даже не минуту задержал дыхание – но она пахла пылью. Разогретой солнцем дорожной пылью.
Он взял ее за плечи, стараясь не задеть уродливых культяпок. И почувствовал, какая там, под рваной кофтой, горячая кожа.
– Зачем? Зачем?! Игар…
Он кинулся, будто в воду с обрыва.
То, что осталось от ее тела, было странно легким; высвободившаяся юбка захлестнула его ноги, будто желая спутать, удержать, не пустить, и это было очень кстати, потому что бежать нельзя. Бегущий человек привлечет к себе внимание стражи, а час поздний, и только пьяный гуляка, возвращающийся из трактира, не подозрителен…
– Игар!! Я закричу сейчас…
– Не бойся, – голос его был странно чужим. – Не бойся… Я… защищу тебя. Я тебя… люблю…
Ему сделалось тошно от этой лжи, и, чтобы оправдать себя, он страстно пожелал, чтобы это было правдой. Пусть на несколько часов но пусть это будет правдой, пусть он ее полюбит, Святая Птица, услышь меня, отступника…
Со стороны казалось, что подвыпивший парень волочет на сеновал в вдребезги пьяную женщину, у той уже и ноги не ходят, только колышется юбка до земли…
– Какой ты дурак, – сказала она, опуская веки. – Какой ты дурень, какой немыслимый дурак… Эх, ты…
– Не бойся, – бормотал он, как заведенный. – Я увезу тебя… Не бойся… ты не будешь просить милостыню… Не бойся… Я… люблю…
Под кофтой ее были странно упругие груди. Он прижимал ее к себе и ничего, кроме страха, не чувствовал. Временами ему казалось, что он несет чужого, украденного ребенка – а потом он покрывался потом, вообразив в своих руках демона-уродца, из тех, которые подменяют новорожденных младенцев. Она дышала сквозь зубы, тяжело – и он пугался, что причинил ей боль, и пытался взять как можно мягче, бережнее.
Звезда Хота смотрела с издевкой, как бы вопрошая: дальше-то что?..
Он вспоминал старикашку с шарфом на голове, опрокинутую в пыль жестянку – и ступал увереннее, тверже, как человек, совершающий доброе дело.
– Здесь муравейник, – сказала Тиар тихо.
Он встрепенулся и поспешил перетащить ее в другое место. Вместе с курткой, на которую уложил ее; каменная дорога хранила тепло дня, а в траве на обочине верещали цикады.