– Ты, Танька, слишком много трепыхаешься по пустякам! Пупперы, Валялкины, Бейсусликовы! Самой-то не надоело менять шило на мыло и мыло на компот? Прибереги нервы для старческого маразма. А пока повторяй почаще: «Трынтравонис пофигатор», – как-то, года полтора назад, сказала ей Склепова.
– А с Пупперами, Валялкиными и Давимурашкиными что делать? – спросила тогда, помнится, Таня, невольно поддаваясь озорному Гробыниному настроению.
– А ничего… Как будет, так и будет. Или отдай всех троих мне, а я тебе Гуню отдам. Он такой страшный, что на его фоне ты будешь всегда хорошо выглядеть! – предложила Склепова.
Но сейчас Таня вспомнила об этом разговоре лишь мельком. Пуппер и Бейбарсов ушли на второй план, и если и существовали, то как страницы памяти, которые порой приятно было пролистать. На первый же план вышел Ванька – тот самый упрямый маечник, который упорно все усложнял и старался заманить ее в жуткую глухомань.
«Я там деградирую! Стану как амеба в питательном бульоне! Буду плавать над лесом на контрабасе и орать на лешаков!» – думала Таня, бросая контрабас к клокочущей пене прибоя.
Она так живо и в деталях вообразила себе все это, что сумела рассмотреть внизу, на поляне, Ваньку, а с ним рядом большую белую кобылу с жеребенком. И внезапно поняла, что, несмотря на все сомнения, хочет туда, в чащобу, к Ваньке. И, забыв, что она над океаном, направила смычок вниз. Контрабас послушно клюнул грифом. Таню обдало брызгами налетевшей волны. На миг она потеряла ориентацию и могла бы вообще оказаться в воде, если бы инстинктивно не вскинула руку со смычком над головой.
«Так мне и надо! Отличный душ для размечтавшихся девиц! Пусть Ванька прилетает! И чего я взвинтилась из-за ерунды?» – покаянно подумала она, откидывая назад мокрые волосы.
И хотя на ней нитки сухой не было, возвращаться в Тибидохс сразу Тане не хотелось. Около часа она играла с волнами в кошки-мышки. Выбирала волну повыше, неслась ей навстречу и за краткий миг до столкновения, когда шапка пены грозно нависала у нее над головой, бросала контрабас вверх, ощущая, как верхушка волны, стремясь догнать, цепляет широким мокрым языком ее ступни.
Игра была чудовищно увлекательной. Таня могла бы развлекаться так до бесконечности, если бы не начало смеркаться. Огни Тибидохса, от которого она успела отлететь довольно далеко, едва виднелись. Продрогшая, промерзшая насквозь, ощущая верные признаки простуды, от которой она собиралась исцелиться двойным Аспиринусом прочихалисом, возвращалась Таня в Тибидохс. Перстень Феофила Гроттера безостановочно ворчал и вообще вел себя так, будто промерзла не Таня, а он сам.