В себя Семен пришел под вечер. Пронзительно ныли обе голени, тупая боль плескалась в голове, хотелось пить. Фляга с водой оказалась там, где ей и положено быть – на ремне, и Семен первым делом напился. Сразу стало легче, и он занялся ногами. То, что кости перебиты, он понял сразу, как только попытался шевельнуть ногами. Хорошо, что рядом, буквально под рукой, оказался разбитый снарядный ящик, и Семен, зафиксировав, как учили, сломанные кости дощечками, туго перебинтовал ноги. Теперь можно было хотя бы ползти.
И он пополз.
Он полз на восток вечер, ночь, день, ночь и еще один день. Засыпал, просыпался, полз, терял сознание, приходил в себя и снова полз.
И ни разу за все это время ему не повстречался никто из живых.
Только мертвые.
Мертвые солдаты (наши и немецкие), мертвые лошади, мертвые грузовики, мотоциклы и танки. Много танков.
Только солнце и трава оставались живыми. Но солнце было слишком жарким и выжигало остатки сил, а трава побурела от крови и почернела от гари.
В ранце мертвого немца он нашел флягу с остатками шнапса, галеты и банку мясных консервов – это придало на время сил. Он еще забрал с трупа гитлеровца его автомат (свою «трехлинейку» найти там, на позициях роты так и не смог) и, вооруженный, продолжил свой медленный и мучительный путь. Но потом раны на ногах воспалились, и ему стало гораздо хуже. Однако он продолжал ползти. Потому что знал совершенно точно, что только так можно остаться в живых. Нужно выползти. Нужно выползти к своим. Похоронная команда появится на этих полях смерти еще не скоро.
Ночь, подумал Семен Шерстов, какая же это по счету? Неважно. Надо двигаться. Туда, вниз по склону, потому что он чует запах воды.
Снова танк на его дороге.
На этот раз немецкий Pz-III – его кургузую башню он узнает, наверное, и через сто лет. Если, конечно, проживет столько. Ладно, столько ему не надо. Дожить бы просто до конца войны, вернуться в родную деревню под Новосибирском к жене, двум сыновьям и маленькой дочурке…
Он обогнул танк с кормы, волоча за собой автомат…
Что это?
За последние трое суток его слух обострился. Когда глаза не находят ничего живого, то уши невольно стараются уловить любой шорох, который может быть напрямую связан с присутствием рядом человека.
Именно такой шорох его слух и поймал сейчас.
Тихо, очень тихо плеснула и булькнула вода в ручье.
Как будто камушек скатился в ручей вниз по склону.
Интересно, с чего бы это ему самому по себе катиться?
А это что? Короткий шепот? Или просто ночной ветерок пробежал по траве? Звякнуло что-то… Пустая автоматная гильза о гильзу? Снова шепот… Или это все только горячка от воспалившихся ран? Господи, как хочется пить! Там, дальше и ниже, – вода. Пусть не чистая, пополам с мазутом, соляркой, кровью и еще черт знает чем, но – вода…