К четырем утра то ли в показаниях Стругова и Зимина что-то стронулось, то ли мою личность по милицейским каналам проверили, но меня отпустили.
Когда я, матерясь, как последний грузчик, вышла из подъезда райотдела, оказалось, что подполковник Гриша до сих пор преданно ждет меня у дверей.
— Ну как, Юлия Сергеевна, у вас все в порядке?
— Время потеряла, а так — да. А вот у вас — не все.
— Что такое? — забеспокоился подполковник.
— Извините, я не успела вам сказать… вчера… нет, уже — позавчера, около десяти вечера восемь ящиков с автоматами были перенесены из пятого склада в шестой.
— Бросьте, Юлия Сергеевна, мы шестой склад уже три дня как закончили… Постойте! После десяти?
— Около десяти.
— Не понял. Как это возможно? Там же караул!
— Тем не менее. Как утверждал Петр Скачков, ящики перетаскивали старшина Хрущев и какой-то Киса. А Хрущева караул боится больше, чем вас или командира полка, — вы уж поверьте.
— Скачков — это тот парень, которого вчера убили?
— Да.
— О господи, — тяжело вздохнул Гриша, и вдруг до него начал доходить весь ужас его положения. — Это что теперь — все пересчитывать?! Какая, к черту, ревизия, если какой-то долбаный старшина может запросто вскрыть склады и перетащить все, что ему надо! Да еще этот прапор сюрприз подкинул! Теперь ведь склады передавать кому-нибудь надо! Вы извините, Юлия Сергеевна, я побегу!
Подполковник Гриша побежал в гарнизон, и я подумала, что штатское ему совсем не идет.
В шесть тридцать я прибыла в штаб полка — командир должен был уже появиться.
Но, узнав, что рядовой Скачков убит, командир полка и не уходил домой. Он сидел, обхватив голову руками. Если бы молодой боец тихо-мирно повесился в той водонапорной башне, ничего страшного не произошло бы. Мало ли что взбредет в голову самовольно оставившему часть нарушителю воинской дисциплины. Но то, что комбат отпустил, а юрисконсульт вывел Петра за пределы части — неважно, из каких побуждений, — меняло дело. Теперь те же долбившие Петьку Хрущев и Щукин первые заявят, что не могли оказывать воспитательных мер, пока Скачков находился за пределами части. И будут правы.
— Я напишу матери Петра Скачкова, — пообещала я.
— Пишите, — холодно отозвался командир полка — как человек я для него больше не существовала.
Я вышла во двор штаба полка и присела на холодную крашеную скамейку возле врытой в землю бадьи для окурков. Утренний ветер порывисто налетал на деревья, и зрелые июльские листья отзывались страстным трепетом на каждый его порыв. «Ну почему так получается? — не понимала я. — Хочешь, чтобы жизнь была, как это утреннее солнышко, а живешь по колено в ледяной грязи. Или так у всех?»