— Больше ничего не можете вспомнить, Галина? — поинтересовалась я.
— Больше ничего… Хотя… он был без шапки. Я обратила на это внимание, потому что последний раз я видела его в шапке — живым…
— Простите, а что за шапка? Как она выглядит?
— Да шапка как шапка. Старенькая, кроличья, серого цвета. Ухо у нее одно я сама ниткой подшивала…
Снова наступила тягостная пауза. Аникина едва держалась на ногах, словно этот разговор отнял у нее последние силы. Борзой смущенно крякнул и почесал голову.
— Большое спасибо, — сказала я. — Извините, что вас потревожили…
— Вам спасибо, — бесцветным голосом ответила женщина, выразительно глядя на деньги, лежавшие на холодильнике.
— Ну, мы, пожалуй, пойдем… Верно, Ольга? — обернулся ко мне Борзой.
— Да, мы уходим. До свидания, Галина!
— Главное, ты мужайся! Помни о ребенке! — рассуждал Борзой, натягивая куртку. — Это сейчас основное. Не предавайся отчаянью!
По глазам Аникиной было видно, что она ждет не дождется, когда мы исчезнем. Но Борзой копался и продолжал резонерствовать, словно ничего не замечая.
— Когда человек в горе, с ним надо как можно больше разговаривать! — назидательно пояснил он, когда мы с ним наконец покинули общежитие. — Ему нельзя давать замыкаться в себе.
— Это понятно, — ответила я. — Но вам не кажется, что мы с вами меньше всего подходим для этой роли?
— Для настоящего журналиста вы чересчур мнительны, — задумчиво сказал Борзой. — Хотя, может быть, это молодость? Нет, в ваши годы я был гораздо увереннее! Впрочем, это не мое дело. Вы где остановились?
— В гостинице «Приозерская», — ответила я.
— Готов вас подбросить, — любезно предложил Борзой. — А потом буду готовиться к вечернему визиту… Вы не забыли, о чем мы договорились?
Я опять полезла в сумочку.
— Держите две сотни, — сказала я. — Но в гостиницу я, пожалуй, сейчас не поеду.
— Что вы собираетесь делать? — подозрительно спросил Борзой.
— Пожалуй, я еще раз сгоняю к дому Караваева. Хочу спросить охранника, была ли на Аникине шапка.
— Вам это кажется важным? — недоверчиво спросил Борзой.
— Кто знает, что важно, а что нет? — возразила я. — Один господь.
К концу рабочего дня редактор Подколдин уставал так, словно не газету делал, а валил на делянке лес. Виной тому, конечно, пошатнувшиеся нервы и неумеренное курение, с которым Николаю Евгеньевичу никак не удавалось покончить, несмотря на торжественные клятвы, которые он давал самому себе каждое утро. Но вслед за утром следовал день, приносивший кучу забот и проблем, которые требовали расхода нервной энергии, и Подколдин незаметно начинал по привычке успокаивать нервы, смоля сигарету за сигаретой. К вечеру он был как выжатый лимон, а в левой стороне груди у него возникало неприятное ощущение, будто кто-то пощипывает — не слишком сильно, но настойчиво.