Голокопытенко тяжело сел на землю и, корчась, попытался дотянуться до места, откуда толчками, пульсируя, растекалась по телу боль. Намокала рубаха и куртка. Он попытался доковылять до забора, но с ужасом сообразил, что, наверное, если и сможет залезть на него — а слабость накатывала! — то станет очень хорошей мишенью для преследователей, четко проецируясь на фоне рассеянного лунного света.
Голоса приближались:
— Вот тут кровь, смотри-ка! Кажись, он соскочил! Быстро бежал, гнида…
— Ты не каркай, а ищи лучше. Сдается мне, что не к добру этот тип тут нашумел.
— Да уж конечно…
Ночная тьма, на которую накинули легкую сеточку света и в которой растворили изрядную толику промозглой сырости, была пронизана голосами. Они тянулись к лейтенанту, как щупальца. Он почти воочию видел эти щупальца, они набрякли тяжелым, багрово-красным, сочились сукровицей… Голокопытенко понял, что еще немного, и он вырубится. И тогда конец.
Он встал и, шатаясь, нащупал руками холодный металл. Леденящее это прикосновение несколько вернуло его к жизни. Лейтенант потянулся всем телом, перевалился и ухнул куда-то в темноту. Он упал лицом во что-то теплое и мягкое и пополз по нему. А потом, очутившись в совершенной темноте, вдруг понял, что не слышит никаких голосов. Их словно отрезало ножом. Он поднял голову, и слепящая чернота пролилась в глаза.
Голокопытенко потерял сознание.
…Он очнулся от толчков и зудящей, раздражающей слабости во всем теле. Открыв глаза, увидел, что лежит на куче клочковатой ваты. Ваты было много, с одного краю она была прикрыта рваным брезентом, с другого лежал он, Голокопытенко.
Лейтенант покрутил головой и понял, что накануне, уже теряя сознание, он заполз в тот самый «КамАЗ», который стоял во дворе. Ему повезло и в том, что он упал в кучу ваты, вероятно, наряду с валявшимися на земле фольгой, фанерой и бумагой входившей в упаковку того самого оборудования, о котором говорил Мусагиров и его собеседник. Вата залепила рану и остановила кровотечение.
А сейчас Голокопытенко куда-то ехал. Точнее, его куда-то везли. Куда — он и сам не знал.
Он попытался подняться на ноги, но то ли качнуло грузовик, то ли не выдержали нагрузки ноги, снова упал, на сей раз на пол. Ваты на месте падения не оказалось, так что приземление оказалось довольно чувствительным. Но именно оно встряхнуло Голокопытенко и окончательно привело его в чувство. Лейтенант осторожно приблизился к закрытым дверцам прицепа и приложился к щели, сквозь которую сочился серый свет. Он увидел мелькающую дорогу и указатели. Один из указателей привлек его внимание. На нем было нарисовано три стрелки, и одна из надписей гласила: «Тарасов — 1200».