Собакин поначалу очень расстроился относительно смерти Кости. Как оказалось, он работал с этим больным долго и много. Но поскольку случай был практически безнадежный, то психиатр просто внес его в багаж своей практики и наблюдал в последнее время Костю лишь время от времени.
— Поскольку больной опасности для окружающих не представлял, госпитализацию я посчитал излишней. Родители были не против. Но там такие родители! — Собакин осуждающе махнул рукой и даже презрительно скривился.
Это соответствовало и моему впечатлению от общения с мадам Макарской. Многое прояснила следующая реплика врача:
— Мама его юрист, занимает пост в суде. Они все такие напыщенные, фу-ты ну-ты… Знаете, наверное…
«Мне ли не знать, я закончила юридический и работала одно время в прокуратуре…» — мысленно усмехнулась я.
— В общем, она стеснялась, что у нее выросло вот такое дитя… Но, знаете, наверное, есть в подобных случаях нечто мистическое. Когда у человека что-то очень хорошо складывается, боженька обязательно отберет у него в другом. Вот и несла она крест, — вздохнул Собакин. — Правильно я говорю, Максим?
Пименов неопределенно пожал плечами.
— У Максима более позитивный взгляд на вещи, он в своей работе сталкивается с больными, более поддающимися лечению. У меня в основном ситуация сложнее, — объяснил Собакин. — Я вынужден быть пессимистом, но при этом не расстраиваться и сохранять со своими больными добродушный и даже веселый тон. Им и так тяжело, хоть чем-то помочь надо… А Костю жалко, безобидный был человек. А у нас в психушке находятся настоящие звери! О-о-о! Вот один…
— Петр, у нас с Татьяной не так много времени, — решительно прервал его Пименов. — А ты, я знаю, не только психов, но и нормальных людей заболтать можешь.
— Да-да, конечно, — на несколько секунд посерьезнел Собакин. — Спрашивайте, Таня, спрашивайте!
И буквально через минуту Собакин очень по-свойски, как будто знает меня сто лет, объяснял особенности заболевания Константина Макарского.
— Это органика, понимаете, Таня, органика! — быстро говорил он, как бы невзначай касаясь своей ладонью моего колена. — Все заключено вот здесь, — он постучал другой рукой по своей лысеющей голове. — Коррекция возможна очень относительная. Человек как бы законсервировал свое сознание, и оно не развивается. Его не интересуют вещи, которые содержат больше того, чем он может переварить. Например, Костя с удовольствием мог читать детские сказки, скажем, братьев Гримм, и понимать, что сказки эти немецкие. Но читать про современную Германию, про Вторую мировую войну, скажем, или про парад любви в Берлине ему уже неинтересно. Это выше его возможностей. Он просто этого не поймет.