— Не пей, Ледогорушка, козленочком станешь. — Максаков снял шляпу и провел рукой по влажным от пота волосам.
Сашка выпрямился и вытер стекающую по подбородку воду.
— Ну и слава Богу. Наконец-то стану как все.
Максаков тоже набрал пригоршню воды. Она была ледяной и пахла железом.
Андронов и Шароградский скептически уставились на Ковяткину.
— Вы, кажется, собирались ее немедленно расколоть? — съехидничал он. — Боюсь, что даже если вы до вечера квасить будете, то вряд ли ее догоните.
Андронов ухмыльнулся и подтолкнул Шароградского.
— Ты хлестался.
— Предатель!
Шароградский прошелся вокруг коматозной Ковяткиной, сцепив пальцы рук.
— Ща, Алексеич, ща.
Полянский прислонился к косяку и достал жвачку. Женщина в коричневом халате продолжала работать ножом. Ледогоров закрутил кран. Шароградский хрустнул пальцами и остановился перед Ковяткиной, шумно вдыхая воздух.
— Кто убил тетю Дусю!!! — истош но заорал он, наклонившись к самому ее лицу.
— Ай! — взвизгнула Ковяткина и кулем повалилась со стула.
В животе у нее булькнуло и заурчало. Резкий, до боли знакомый запах ударил в нос.
— Обосралась, — удивленно констатировал Шароградский.
— Б…! — Работяга сорвался с места и рванул к дверям.
Бросив недобитую морковь, за ним устремилась женщина, неудержимая, как динозавр. Максаков еле успел посторониться, но тут же последовал ее примеру. Вонь от испражнений стремительно заполняла кухню. Они выскочили в прихожую и, затворив за собой дверь, снова оказались в пыльном холодном сумраке.
— Ох…ли совсем менты! — Пролетарий шваркнул дверью своей комнаты так, что стены задрожали.
Несколько секунд все молчали. За неплотно прикрытыми дверьми комнаты Паниной было слышно, как Чанов диктует протокол осмотра трупа. Затем все одновременно захохотали.
— Ну ты, Саня, и колыцик!
— Тонкая психология!
— Интересно, она заикаться не начнет?
Максаков отдышался первый и, пододвинув к себе невесть каким чудом оказавшийся здесь колченогий стул, достал сигарету.
— Все это здорово, но чего с ней теперь делать?
— «Трезвак» вызови, — предложил Андронов, — пусть заберут до вытрезвления. У них и душ есть.
— Выпендриваться будут, — пока чал головой враз протрезвевший Шароградский, — они с квартиры не берут.
— Так Алексеич же «от руки».
— Точно! Тогда никуда не денутся.
Максаков задумчиво смотрел на огонек сигареты.
— Это-то решим, а вот чем привязывать к мокрухе будем, если она не заговорит? Орудия нет. Никто ничего не видел.
— Если это вообще она, — вставил Андронов.
— Вот именно. Хотя не удивлюсь, что даже если она, то ничего не помнит.
— Орудие может быть под окнами, — высказал мысль Полянский.