Вадим вынул блокнот и ручку.
— Домашний и рабочий, — она продиктовала номер. — Позвоните мне завтра.
— Когда?
— Когда захотите.
— Я захочу еще сегодня.
— Звоните.
— Но ведь поздно.
— Все равно звоните, я не усну. Буду ждать.
— Хорошо.
Марина шагнула к нему, обхватила его голову, пригнула, поцеловала в губы. Внезапно вспыхнувшие фары стоявшей у стены машины осветили их. Марина повернулась и побежала к подъезду. Вадим закурил и медленно зашагал к Кировской.
…И тут он увидел трамвай. С длинной выгнутой дугой, с белым кругом на переднем вагоне, в центре которого чернела буква Б. Это был трамвай его детства и молодости. Узколобый, с открытыми площадками, с прицепными вагонами, деревянными скамейками.
Сколько поездил он на этих трамваях, в которые так удобно было запрыгивать на ходу. Линии их лежали через всю Москву. Трамвай нырял в старенькие, заросшие зеленью московские переулки, пересекал площади, стучал колесами по мостам. Не было в Москве более удобного транспорта, забиравшегося в любые закоулки.
И вдруг он шел по бульвару сегодня, искря дугой, словно выехавший из его молодости. В окнах горел свет, у опущенных окон сидели люди. Вадим смотрел, не понимая, что делается, «букашка» здесь, в эту ночь, в этот август.
И только когда с ним поравнялся прицепной вагон, увидел прожектора и кинокамеры. Сна не было, все оказалось простым и ясным.
Его молодость снимали в кино.
Он бросил сигарету, нашарил в кармане две копейки и пошел к автомату. Марина вбежала в квартиру, и сразу же зазвонил телефон.
— Да.
— Это я, — голос Бориса был ледяно-спокойным, — почему ты не пришла к Луковниковым?
— Не хотела.
— Но я же сказал, чтобы ты пришла.
— Я не хотела.
— А целоваться у подъезда ты хотела? — закричал он в трубку.
— Хотела. Значит, это ты караулил в машине?
— Ты пожалеешь об этом.
— Нет. — И она повесила трубку.
Родители были на даче, в квартире стояла сумеречная тишина. Марина подошла к книжным полкам, сняла томик Цветаевой, раскрыла на середине.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах -
И на стволах, которым сотни зим…
И, наконец, чтобы было всем известно
Что ты любим! любим! любим! любим! -
Расписывалась радугой небесной.
Она опустила книгу, волшебство поэзии захватило ее и понесло в полумраке квартиры. Она повторяла последние строчки, словно пробуя их на вкус. И слова в памяти вновь складывались в рифмы, щемящие и прекрасные.
В прихожей зазвонил телефон. Но Марина еще не поняла смысл этого звука, находясь под цветаевским гипнозом. Второй звонок вернул ее к реальности, и она встала и вышла в прихожую.