Дело жадного варвара (ван Зайчик) - страница 64

Баг сказал «кхэ».

– Единочаятельница Бибигуль! – вставая, громко позвал Богдан. Баг закрыл ноутбук и тоже поднялся. – Драгоценная единочаятельница Бибигуль!

Женщина медленно вошла и, покорно сложив руки, встала у порога.

Мужчины прятали глаза.

– Простите нас за вторжение… за подозрения… – промямлил Богдан. – Вы… Ну почему, – с отчаянием и болью вырвалось у него, – почему вы так боялись сказать?

– Они хоть под старость зажили спокойно, мирно… – тихонько проговорила Хаимская. – И пусть живут себе. Антик уж подрос, ему от папки ничего теперь не надо. Он и звонил-то мне насчет его перевода, ему это ни днем, ни ночью покоя не дает, – мол, не надо нам этих тысяч брать… умолял прямо… – Бибигуль помолчала. – А если она узнает, что Джан улучил момент и ухитрился-таки послать мне денег, опять начнет Богом его пугать да с бритвой бегать. Ксендза опять на него напустит. Она ж его этим и сломала.

Повисла долгая тишина. Потом напарники, не сговариваясь, нестройно, тихо и довольно уныло сказали:

– Всего вам доброго, драгоценная единочаятельница Хаимская…

На лестнице они долго молчали. Лифт поднимался снизу удивительно медленно, щелкая, похрипывая, лязгая и вздыхая. Они молчали. И лишь когда двери остановившейся кабины раздвинулись, Богдан, не выдержав, ударил кулачком в стену и крикнул беспомощно:

– Но кто? Кто тогда?!

Императорская резиденция Чжаодайсо,

24 день шестого месяца, шестерица,

поздний вечер

Вечером накануне отчего дня большинство ордусян старалось пораньше покончить и с делами, и с отдыхом, потому что назавтра спозаранку предстояло много ответственных и серьезных хлопот. Воздействие благородно деловитого конфуцианства сказалось и здесь; издавна светский распорядок жизни сложился так, что, вне зависимости от вероисповедания, люди проводили седьмой день недели с семьей.

Будь ты мусульманин или христианин, иудей или буддист – считалось в высшей степени аморальным не посетить в отчий день свой храм, не отстоять, скажем, заутреню и не подать батюшке кучку поминальных записок. Этот же день, сообразуясь с календарем своей веры, правильным считалось отдавать и посещению кладбищ, чтобы, если пришла пора, прибраться на могилах предков, принести их духам полагающиеся по сезону жертвоприношения, или хотя бы пару раз в году посидеть в тиши и подумать, например, о бренном и вечном, о круговороте колеса перерождений и неизбежном конечном торжестве нирваны…

А после, из храма или от усыпальниц – домой, и из дому уж до утра первицы ни ногой. Если путь занимал менее двух – трех часов, то обязательно не просто домой, а к родителям домой, чтобы хоть раз в неделю послужить тем, кто произвел тебя на свет и вырастил, как умел, не коротеньким письмишком, впопыхах кинутым по проводам электронной почты, не пятиминутным отчетом по телефону: «У меня порядок! Будьте здоровы!», а честно, от души, с метелкой, половником и книгой. Ну, а если родители жили далеко, то – просто домой, к женам, к детям, к неторопливой умиротворенной беседе о самом главном в человеческой жизни: какой суп хотел бы глава семьи откушать завтра, чем земляничное варенье лучше клубничного, как малышка сделала свой первый шажок, где провести отпуск…