– Ну вот здесь, у нас, на севере… Не может быть этой целины? Или надо, чтобы трактора, комбайны?..
– А, ты вот о чем! – Кузьма улыбнулся. – Думаешь, что и мы с тобой целину подымаем? Подходяще бы! А в общем-то, не совсем. Русь-матушку расчищаем. Раньше тут под каждым кустом выкашивали – ужас сколько сена ставили…
– Интересно, – сказал Володька. – А на собраньях всё подъем да подъем…
– Ну и что! Дела-то в колхозе пошли лучше. – Кузьма помолчал, пытливо присматриваясь к Володьке. – А у тебя шарики шевелятся. В каком классе шагаешь?
– Отшагал… В шестой ходил.
– Что так? Науки не по нутру?
Володька напыжился, сказал:
– За дисциплину. С учительницей общего языка не нашел.
– Ничего! Жизнь припрет-найдешь. Я тоже не последний балбес был. А вот видишь, нашлись добрые люди – обломали.
Полодька, сдерживая дыхание, весь подался вперед.
Неужели и его выперли из школы?
Но Кузьма – непонятный все-таки человек – стал, накинул хомут на плечо.
– Хватит – посидели. Никита нагрянет, а у нас задела нет. Придется поднажать.
И они поднажали. Как следует поднажали! Косили днем и ночью. Ночью-хорошо, прохладно. А днем-чистое наказанье: зкой, дышать нечем, жгут оводы, и Володька, как на жцровне, крутился на железном сиденье.
Кончив смену, он добирался до избы, выпивал кружку кислого чая и замертво сваливался на постель.
Кузьма оброс рыжей щетиной, лицо его стало кумачово-красным, н, когда он открывал черные, запекшиеся губы, белые зубы его блестели нестерпимым блеском.
– Лошадей, лошадей смотри! Чтобы плечи не сбили, – постоянно твердил он одно и то же.
К вечеру четвертого или пятого дня их житья на Шопотках – все перепуталось в голове у Володьки – на западе засинело.
Кузьма забеспокоился:
– Что же они, проклятые, не едут? Зарядит дождьвсе наше сено кобыле под хвост.
"Действительно, – возмущался Володька, – чего они там копаются? Ведь и работы-то оставалось от силы на три дня".
За ужином Кузьма, тяжело ворочая негнущейся шееи, сказал:
– Ну, корежит меня – сил нет. Неужели погода сломается?
За ночь погода не сломалась, а вот Кузьма-Кузьма сломался.
Утром, когда Володька проснулся и вышел из избы, он увидел его возвращающимся с речки. Шел Кузьма вялым стариковским шагом, по-стариковски сгорбившись я вытянув вперед шею, обмотанную белым вафельным полотенцем.
– Чирьи вскочили. Наверно, оттого, что с жары выкупался.
– Бывает, – посочувствовал Володька.
Нет, это невероятно! У такого мужика заклепки сдали, а он, Володька, хоть бы что. Как кремень!
Гордость распирала его. Вот если бы сейчас кто-нибудь его увидел! Каково! Кузьма лежит у избы, а он, Володька, накручивает за двоих.