Слова давно уже вертятся на языке. Нетерпеливо и обреченно. Вертятся и обиженно трутся о нёбо. Вы не виноваты, малыши. Это я… Трушу. Вернее, никак не соберусь с мужеством отпустить прошлое восвояси. Наверное, потому, что у меня ничего больше не останется. Но ведь и прежде богачом не был, так что уж теперь горевать?
Сейчас, мои хорошие. Сейчас.
— Пожалуй, мы согласимся отложить испытание еще на две четверти часа, но не более.
Милость Совета поистине безгранична. Ну конечно, ведь эти люди вряд ли заинтересованы в моем позоре. Они просто исполняют поручение. Обычное и привычное.
— Не нужно.
— Так вы готовы?
— Не нужно проводить испытание.
— Простите, Совет не совсем понимает…
— Я отказываюсь подтверждать свое право.
Они молчали недолго, всего пару вдохов, потом зашептались, склонив головы поближе друг к другу. Удивил, да? Ну хоть в чем-то оказался непредсказуем.
— Вы объясните причину, по которой не желаете проходить испытание?
Нет. Не смогу. Потому что не хочу снова гореть от стыда. Мне и без того жарко.
— Это необходимо?
Всплеск удивленной тишины, завершающийся растерянным:
— Нет.
— Тогда позвольте умолчать.
— Хорошо. Но вы понимаете, что отказываясь…
Перестаю считаться магом? Конечно. Становлюсь самым обычным человеком. Презренным и никчемным. И не только в глазах Анклава, к сожалению. Что мне крысы, прячущиеся в норах Обители? Они никогда не признавали за мной права на чудеса, и теперь только вздохнут спокойнее. Но люди с другой стороны мира… Их взгляды будут разить больнее. Намного.
— Да.
— И вы тверды в своем намерении?
А что мне остается? Испытание я пройти не смогу, так лучше не доводить дело до позора. Лучше сдаться сразу.
— Да.
— Что ж… Тогда извольте подписать отказ.
Пальцы по-прежнему ничего не чувствуют, кроме жара, и приходится сжимать их «на глаз». Сжимать так сильно, что перо ломается сразу после того, как оставляет на пергаменте последний росчерк. Буквы пляшут, криво цепляясь друг за друга, но подпись выглядит вполне разборчиво. По крайней мере, именно так я ее себе и представляю.
— Ваш знак?
Раскрываю сумку и опускаю в нее руку, больше вглядываюсь в содержимое кожаного чрева, чем нащупывая, но надеюсь, Совет не замечает моей неловкости. Да, не должен замечать, ведь у него сейчас есть тема для других размышлений: что же такое случилось с последним из рода Нивьери, что он добровольно отказался от притязаний, за которые прежде так отчаянно и непоколебимо сражался?
— Возьмите.
Бляха выскальзывает из пальцев, стукается о стол и исчезает под витками цепочки.
— Требуется еще что-то?