Кира ехала в метро и ругала себя последними словами.
Ну кто, кто заставил ее соврать? Да еще так бездарно!
А все из-за этой курицы, Наташки. Полгода назад коллеге подвернулся какой-то на редкость роскошный любовнику нашпигованный долларами как зеленый салат витаминами. Ничего не скажешь, Наташка — зверски красивая девчонка, невысокая, длинноногая, а пухлые, как у Анджелины Джоли, губы и огромные, сочного коричневого цвета глаза и вовсе придают ее внешности нечто колдовское. Другое дело, что мозги у Натахи явно такие же прямые, как ее ноги — ну совершенно без извилин!
Но мужикам любого возраста, семейного положения, цвета и сорта, которые прилеплялись к Наташке сразу же, как только она появлялась на улице без сопровождения, до ее мозгов было меньше всего дела.
Натаха и сама этого не скрывала, а может, просто не догадывалась, что надо бы попридержать язычок.
Четыре разновозрастные работницы бухгалтерии обнищавшей картонажной фабрики вот уже четвертый год подряд — с момента появления Наташки в конторе — начинали день с того, что выслушивали очередной рассказ о ее похождениях.
Предугадать заранее, с какого именно события в Наташкином изложении начнется день, было невозможно. Один раз она, едва скинув белую шубку, вытянула руку и продемонстрировала сослуживицам оттопыренный мизинец:
— Вот. Это мне Козлик подарил. Сказал, что я — Мадонна…
Козликом назывался низкорослый толстячок с выпученными глазами, который таскался за Наташкой на почтительном расстоянии добрых две недели, прежде чем решиться подойти познакомиться. А познакомившись, дней десять обожествлял избранницу, существенно растрясая семейный (Козлик оказался женатым) бюджет.
Другой раз зареванная, с дрожащим подбородком, Наташка выставила на обозрение охающим коллегам лиловый фингал, на время затмивший сияние левого глаза:
— Вот. Это Жорик подарил. Сказал, что я — шлюха!
Жорик был обладателем налитых железной боксерской силой кулаков и настолько взрывного нрава, что Наташка вздохнула с большим облегчением, когда его посадили за пьяную драку в придорожном кафе.
А зимой, когда московские улицы погрузились в тоску, и небо было затянуто унылым сизым маревом, и сапоги разъезжались на облепившей тротуары грязной каше из раскисшего снега и химической соли, возбужденная Наташка ворвалась в бухгалтерию с новостью:
— Еду в Париж! На рождественские каникулы! Вот! Это Любшин подарил! Сказал: «Увидеть Париж — и умереть!»
Этот Любшин оказался наиболее интеллигентным из всех Наташкиных воздыхателей. Правда, он продержался возле нее не более месяца, но Наташке, мечтавшей о Париже, как малолетние дети мечтают о сказке, десяти проведенных в столице мира дней хватило на целый каскад воспоминаний: