— Эмма…
— Я не позволю! — заявила Эмма, стараясь говорить твердо и внушительно, что было довольно сложно, поскольку она находилась на грани срыва. — Вы слышите меня? Я этого не позволю.
— Эмма, — сказал Джеймс, — ты перенервничала. Прошу тебя, сядь. И позволь мне налить тебе вина…
— Я не желаю садиться! — огрызнулась она. Джеймс с облегчением отметил, что на ее лицо начали возвращаться краски. — И не хочу вина. Вы не станете его откапывать, Джеймс. Понятно? Он останется там, где находится.
— Эмма…
— Он мой муж, — сказала она дрогнувшим голосом.
— Ради Бога, Эмма. Никто с этим не спорит. Я всего лишь хочу сказать, что он мог бы покоиться рядом со своей семьей, там, где за могилой будут ухаживать…
— Он останется здесь, — твердо сказала Эмма. — Со мной, здесь, на острове. И вы не прикоснетесь к нему. Я понятно говорю? Вы не прикоснетесь к нему!
Перевернувшись на живот, Эмма энергично взбила подушку. Ей никак не удавалось заснуть, что, в общем, было неудивительно.
Конечно, этого следовало ожидать. Как она могла быть настолько наивной, чтобы не подумать об этом раньше? Неужели так трудно было догадаться, что граф пожелает, чтобы его Кузен покоился в семейном склепе? Конечно, Стюарт явился горьким разочарованием для своей семьи, но это еще не значит, что он перестал быть ее членом. Вполне естественно, что они хотят похоронить его рядом с родителями, не исключено, что, когда придет ее время, они пожелают положить ее рядом со Стюартом.
Что ж, этому не бывать. Если от нее, хоть что-нибудь зависит.
В конце концов, она не обязана сообщать Джеймсу, где похоронен его кузен.
Эмма не сомневалась, что Джеймс счел ее слишком сентиментальной, возможно, даже суеверной, когда она отказалась указать ему место последнего упокоения Стюарта. Ну и пусть. Ей все равно, что думает Джеймс. Ему, во всяком случае, наплевать на то, что думает она. Считайся он хоть чуточку с ее чувствами, разве бы он спал сейчас не в гостинице, где снял комнаты, а на диване в ее собственном доме? Правда, Эмма сама предложила ему в школе на маяке, но кто мог подумать, что он поймает ее на слове. Разве не понятно, что это предназначалось для ушей лорда Маккрея?
Нет. Ибо она дала ему понять, косвенным образом, разумеется, что она чувствует по этому поводу. В сущности, она только сейчас начала приходить в себя от шока, который испытала, обнаружив его в своем огороде, ну и потом, когда выяснилось, что ему известно о завещании О’Мэлли, и потом, когда он огорошил ее своим вопросом о Стюарте и, наконец, когда решил остаться на ночь в ее доме. Как, спрашивается, могла она противостоять подобному натиску? Право, это больше, чем может вынести одинокая женщина.