АНДРЕЙ. Все так, я и не спорю. Но есть одна тонкость. Я имею право быть и трусом, и лентяем, и трепачем. Ты можешь меня за это осуждать, презирать, презирать, даже ненавидеть. Но бить права не имеешь. И никто не имеет. И никогда не будет иметь. Ты так старался сделать из меня настоящего мужчину, что я должен был тебе ответить, отправить тебя туда, где ты увидишь, что такое настоящий мужчина – тот самый, в твоем понимании. Чтобы ты понял это на своей шкуре. Ты так неукротимо меня воспитывал, что и мне пришлось заняться твоим воспитанием.
НОВАЦКИЙ. В лагере!
АНДРЕЙ. Та не оставил мне выбора. Я твердо знал только одно. Я знал, что если я этого не сделаю…
НОВАЦКИЙ. То что?
АНДРЕЙ. Я не смогу жить.
Задний план оживляется. Члены отряда собирают и весело волокут из дома рюкзаки, матрацы и прочую утварь. Начинает звучать музыка отъезда: музыка теплохода перед отплатиемотплытием.
Появляется АРБИТР.
АРБИТР. 28-го сентября, в день отъезда ребят из Таежного, я получил от сына телеграмму. Он сообщал, что они отплывают на теплоходе «Композитор Калинников» и будут дома первого октября. Андрей просил обязательно встретить его на речном вокзале. Слово «обязательно» он повторил дважды. Я понял, что для него это почему-то очень важно…
НОВАЦКИЙ. Значит, ты уже тогда знал – все, что будет?
АНДРЕЙ. Кто мог это знать!
НОВАЦКИЙ. И готовился! Ждал! Хотел!
АНДРЕЙ. Хотел? Если бы хоть кто-нибудь знал, как я этого не хотел! Я молился: Господи, если ты есть, сделай так, чтобы ничего не было, сделай так, чтобы все развеялось, как кошмарный сон, чтобы была обычная жизнь, обычная нормальная жизнь, самая обычная, скучная, она же такая прекрасная! Я выл, кулаки кусал: Господи, пусть минует меня чаша сия!
В музыку теплоходных динамиков врываются как бы визгливые ноты, мелодия становится все разухабистее. Члены отряда, забыв про все, отплясывают ликующий дикарский танец среди опостылевших расладушекраскладушек. Танец переходит в погром: грохот расшибаемых об пол скамеек, треск дерева, звон вылетающих стекол.
Все стихает.
АНДРЕЙ. Но я уже знал: не минует…
На пространстве сцены, усеянной осколками стекла и искареженнымиискореженными раскладушками, появляются ХАЛЯВИН и СТАРШИНОВ.
ХАЛЯВИН. Нет, вы смотрите, а?.. Ну что вы будете делать, а? Ведь только что были ребята – лучше не бывает, лучший отряд! Ведь как прошли, как отрапортовали! И вот – пожалуйста! И так каждый год. Напоследок – все обязательно разнесут. Вдрызг! А? Вы понимаете, в чем дело?
СТАРШИНОВ. Понимаю.
ХАЛЯВИН. А я – я отказываюсь это понимать!..
Доносится низкий теплоходный гудок.