Сначала Лоркина мать нахмурилась, но потом в неярком свете лампочки узнала Егора Ильича и ответила, что да, Василий Пшеницын, погибший на фронте в Отечественную войну, был ее мужем. Да, это именно он работал в тридцатые годы секретарем райкома ВЛКСМ на Сибстрое; да, да, это он ходил по улицам в серой кубанке с малиновым верхом, любил носить галифе с кожаными леями, а во время выступлений на собраниях речи неизменно начинал с фразы: «Когда господа чемберлены, брианы и разные Троцкие…»
– А тебя зовут Вера Алексеевна, – продолжал Егор Ильич, – ты сестра Гришки Макаенко, который не то в двадцать шестом, не то в двадцать седьмом ездил по городу на пегой кобыле и воевал против автомобилей. Кричал, вишь ли, что автомобили – буржуазные предрассудки… А работаешь ты старшей сестрой в больнице! Верно?
– Верно! – ответила она, и тогда Егор Ильич приказал, чтобы проводила в комнату и показала, где есть этот прохвост Лорка.
Прохвост Лорка спал сном праведника. Сразу его будить Егор Ильич не стал – он сначала долго шептался с Верой Алексеевной, часто повторял слово «свинтус», что относилось к Лорке. Потом Вера Алексеевна вышла из комнаты, а Егор Ильич поднял парня на ноги.
– Бить я тебя сегодня не буду! – мечтательно сказал он Лорке. – Бить я тебя буду потом… Сегодня я с тобой буду только разговаривать…
О чем Егор Ильич толковал с Лоркой, до сих пор не знают ни Вера Алексеевна, ни ближайшие Лоркины друзья. Известно только, что Егор Ильич «вымотал у парня всю-то душу», как он признавался потом. Известно и другое – после разговора Лорка не три недели, а целых четыре вел себя безукоризненно. А потом началось все сначала: Лорка не вышел на работу, опять прораб Власов кричал, что Лорка, наверное, связался со стилягами и пьет. «Вот так всегда! – негодовал прораб Власов. – Две-три недели человек человеком, а потом – вожжа под хвост…»
– Четыре недели! – поправил его Егор Ильич, но в голосе у него не было бодрости. Лорка оказался крепким орешком, и Егор Ильич сказал себе: «Душа винтом, а Лорка Пшеницын будет человеком!»
– Ну ладно! – говорит Лорка Пшеницын. – Покурили, передали свой богатый производственный опыт, надо и поработать!
Смешливо взглянув на Егора Ильича, он поднимается, небрежно-ленивой походкой идет к стене. Еще немного стоит в нарочито расслабленной позе, затем медленно поднимает руку, берет первый кирпич, и начинается… Кирпич летит дугой, взметывается вверх, без стука ложится на место, за ним второй, третий, четвертый… Словно лента вьется перед Егором Ильичом, словно вертится карусель.