Я замираю на этих словах. Откуда я знаю этот призыв вспомнить и признать? Сигнал ведь из моей жизни. У меня такое было. Мне ли удивляться перекрестьям?
Я уже была замужем, Мишку собирала в школу. Девяносто второй год – цены запредельные. По талону покупала школьную форму. Фломастеры – в туалете «Детского мира». Набегалась, как гончая собака. Звонок в дверь. Старик в опорках. Я одной рукой придерживаю дверь, а другой роюсь в кармане куртки, где должны быть мелкие деньги. Мне стыдно сразу за все. За собственные поиски мелочи, за него, как дошел до жизни такой, за эту страну, которую, как и время, не выбирают для жизни и смерти. И тут слышу: «Доча, доча. Это я, папа».
Значит, это он поощрял меня учиться, гладя по голове? А я уже знала, что он уходит, видела опрокинутое мамино лицо. Его лица в тот миг я не помню. Помню остро, как час тому назад гул «Детского мира», другое.
Я маленькая, уписанная, стою на крыльце, оно огромное (три ступени), а внизу на низких чурбачках сидят мама, бабушка, еще кто-то и красивый, в косоворотке, мужчина. Я тяну к нему руки. И он хватает меня легко, нежно, мокрую после сна девчонку, и поднимает вверх, но мне не страшно, мне радостно, потому что нельзя бояться на его руках – он папа.
– Ты не можешь этого помнить, – говорит моя мама, – тебе было три года. Ты еще писалась в штаны.
Я не сопротивляюсь. Я соглашаюсь, что мне это приснилось. Иначе я должна маме сказать о своем восторге от папиных рук, о колотящемся от любви сердце. Три года – это хороший возраст для будущих воспоминаний.
И я распахиваю дверь. Нет, в этом нечистом старике нет даже крупицы от молодого и сильного красавца. Хотя сколько ему лет? Не больше шестидесяти. Но что я знаю о скорости его жизни? Ничего. Он виновато сидит в кухне. Не хочет есть – не голоден. Во мне кончилась трехлетняя девочка, и я уже вся киплю: зачем пришел, как смел?
– Мама умерла, – говорю я.
– Знаю. Я был в Калязине. Там мне и дали твой адрес. Я сидел. За растрату.
– Прямо оттуда? – спрашиваю я.
– Через Калязин. Захотел на тебя посмотреть. Еду в Липецк. Там у меня была семья.
– Сколько ты сидел?
– Десять. Полный срок. Как особо опасный.
– Сейчас я поищу тебе одежду и обувь, – говорю я. – Нельзя в семью возвращаться в таком виде.
В дверь звонит Мишка.
– Это мой сын, – говорю я, – идет в первый класс.
Мальчик осторожно смотрит на нищего старика.
– Иди к себе, – говорю я ему. Он уходит испуганно и растерянно.
Я выношу брюки, пиджак, водолазку и полуботинки.
– Примерь в ванной.
Пока он там возится, я объясняю Мишке, что этот старик – старый знакомый моей мамы. Попал в переплет.