– Ты знаешь, что внешне ничего особенного собой не представляешь? – спросила она свое отражение.
– Очень средненько, – ответила она самой себе. – Но для Коллиса ты – «дорогая вещь»!
Она никогда не обращала внимания на жаргон завсегдатаев Слоун-сквер. У нее не было ничего общего с дебютантами Вест-Энда, осаждавшими здешние дорогие магазины. Желая сделать приятное матери, она раскланивалась с ними, и только. Едва показавшись в свете, она посвятила несколько лет путешествиям, изучению археологии и искусства, после чего поступила в Сорбонну.
Для завсегдатаев Слоун-сквер она была «дорогой вещью» – лакомой девушкой на выданье, обладательницей титула и немалого капитала. Сама она никогда не думала об этом. Она была готова выйти замуж за того, кого полюбит, невзирая на его происхождение и средства.
– Ты должна была вовремя разобраться в Коллисе, – прошептала она, вновь обращаясь к своему безмолвному собеседнику.
Тысячи маленьких подсказок должны были надоумить ее, что для Коллиса главное – деньги. Теперь их у нее оставалось совсем немного – только небольшое наследство от дальнего родственника. Зато тетя Пиф всегда говорила, что Джанне достанется ее состояние. Один инцидент особенно запомнился ей, и только сейчас она поняла все его значение. Невзирая на ее возражения, Коллис в свое время настоял, чтобы они продали акции, полученные от тети Пиф в качестве свадебного подарка, и купили на вырученные деньги дом на Минера-Мьюз. «Это для тебя», – утверждал он, постепенно оборудуя жилище, сообразуясь лишь со своими вкусами. Чего стоила одна ванная с зеркалами, где он репетировал свои лекции! У нее в доме был единственный уголок, который она могла назвать своим, – ее шкаф.
– Он манипулировал тобой. А ты покорно позволяла ему делать это.
Она резко отвернулась от зеркала, сознавая невосполнимость потери. За одну ночь она лишилась двоих горячо любимых людей: отца и мужа.
Впрочем, ни тот ни другой никогда не отвечали ей взаимностью.
* * *
Реджинальд Атертон, восьмой граф Лифорт, был предан земле солнечным апрельским утром спустя три дня после безвременной кончины. Если кто-то и задавался вопросом, почему семья так поспешила с похоронами, то объяснение было под рукой: никуда не годные нервы вдовы. Женщины явились на похороны в угольно-серых костюмах и широкополых шляпах с вуалями; Уоррен Атертон хоронил отца в темно-синем костюме. Главным признаком траурной церемонии были строго поджатые губы. Более явная демонстрация печали была бы расценена как проявление дурного вкуса.
Джанна смотрела невидящими глазами на закрытый крышкой гроб, не замечая полутьмы семейной часовни и бесчисленных венков и букетов у стен. Она просто не могла представить себе отца в гробу. С той минуты, когда брат сообщил ей о его смерти, она все время твердила себе: «Здесь какая-то ошибка. Он не мог умереть». Эта мысль не давала ей покоя, пока она не настояла, чтобы ее пустили в морг и показали тело.