Неужто нету нигде за синей, глухой и холодной, как очи грозной Туснэльды, сумрачной далью ясного лика, теплых приветливых рук - рук, не запачканных кровью?
…Если б не Руслан, никто наутро не узнал, кто это сделал. На него самого могли бы свалить. Так тихо (в цепях!) подполз лиходей, сумев не встревожить ни караульных, ни пленных.
- Тебя-то зачем заковали? - сказал Гейзериху вечером хворый Руслан, улегшись в пыльный бурьян во рву. - Ты их спас. Должны отпустить.
- Жди от них. И разве я… ради беков булгарских старался? Чтоб милость от них заслужить? Ну их к бесу. Отделили меня от сородичей милых - и ладно.
- Боишься?
- Помнил, на что иду. А все-таки хочется жить,
- Откуда им знать?…
- Не обманешь…
Руслан услыхал - сквозь сон беспокойный - возле себя худую возню, удар и хруст, подавленный вздох - и, догадавшись, вскочил, закричал, поймал в темноте чью-то крепкую руку. Факелы. Стража. Немой Гейзерих, сотрясая оковы, бил ногами твердую землю. И мучительно острым, отрывистым, резким и кратким звоном цепей будто молил: «Стой! Перестань, отпусти».
Голова - черный ком в черной луже. И над нею, с камнем в застывшей руке, белый гот очумелый. Браг Гейзерихов…
Ветер. Северный ветер. И солнце.
Изменчива матерь-земля. Не увидишь сам - не поверишь, что может она быть этакой гладкой, просторной. И голой, чистой насквозь и пустой. На двадцать верст все открыто глазу окрест - хоть бы веха где показалась,
Наткнешься на боярышник колючий, и тот - гнется у ног приземистым кустиком, чахлый, кривой.
Лишь у речек редких уныло качались то ясень, то клен, дуб или тополь. Местами деревья смыкались в скудные рощи; Руслану мерещилось - не Баян-Слу ли там шепчет зовуще, таясь в своем платье лесном за стволами шершавыми…
Готы, которых вели позади, обособленно от русичей, дурея от шума осенней листвы, принимались тягуче горланить. Похоже, Одену, забывшему про них, на долю скверную плакались.
…А ковылей - ими всю степь обмело, словно хвостами белых, буланых, чалых коней; самих-то коней не видать - будто плотно сошлись и ровно, огромным немым табуном, бегут - не бегут, а плывут навстречу тебе, а гривы, хвосты, на ветру трепеща, извиваясь, стелятся поверху. Вся степь струится, рвется из-под ног волнистой сизой пеленой, течет в неясную полуденную даль. И все живое скачет и ползет, спешит туда, на юг. Стрепеты. Дрофы и зайцы. И зайцем прыгающее перекати-поле.
Караван, и сам не скорый, настигал стада медлительных овец, верблюдов, кочевые повозки булгар, - правда, они попадались реже, чем даже деревья. И так - от Дона, что там от Дона - от дальних порогов днепровских: идешь, идешь день за днем… и за чудо сочтешь, если встретишь сотню-другую безмолвных, печальных людей.