Почему-то мне в голову пришла дурацкая мысль, что всем своим видом он смахивает на палача.
Геральд смотрел на меня насмешливо, исподлобья, и тёмные шарики летали в его пальцах справа налево.
«Так вот почему тут пахнет сандалом», — оформилась первая мысль.
«А разве бывают палачи с чётками?» — нагнала вторая.
«И как он здесь оказался?» — отрезвила третья.
Щекам почему-то стало вдруг мокро, дождя здесь быть не могло, значит, это были банальные бабские слёзы.
— Я знала, что ты придёшь, — сказала я и сделала шаг к нему.
Опять где-то хрипло заорал Филимон, и я подумала, что старого маразматика пора усыплять.
— Знала?! — Геральд вскинул красивые брови, и его пальцы замерли на сандаловых чётках. — Ты знала, что я буду ждать тебя здесь?!
Я подошла к нему, села на корточки и положила голову на его чёрные кожаные колени.
— Я очень ждала тебя, день, два, три… Я прождала бы ещё бесконечно долго, если бы не позвонила соседка и не сказала, что мой кот не даёт ей житья. Я знаю, ты меня обманул, я Анель, а не Жанна, но мне наплевать! Лишь бы ты был со мной.
Филимон заорал совсем дурным голосом, и в его руладах мне ясно послышались человеческие слова: «Глупая курица!»
Или это сказала себе я сама?!
Чёрная кожа брюк под моею щекой сильно намокла, потому что слёзы лились из глаз, и не было механизма в моём организме, способного перекрыть им ход.
— Ты продал картины? — Я чуть приподняла голову и заглянула ему в глаза. — Мы теперь уедем в Америку?
— Продал картины? — Он в горсть собрал мои волосы на затылке и поднял мою голову выше, так, что подбородок задрался, а шею заломило. — Уедем в Америку? Дура! — прошипел он. — Господи, какая же ты дура!
Филимон заорал дурниной в чёрной пропасти коридора. Даю на отсечение голову, он орал: «Ду-ура!» Геральд держал меня за волосы, вернее, за рыжий парик, и смотрел мне в глаза. От него пахло сандалом, дорогим алкоголем и хорошим трубочным табаком.
— Ты куришь трубку? — спросила я, потому что остатки разума вытекли вместе с последними слезами.
— Курил, — усмехнулся он. — Курил. Теперь обо мне можно говорить только в прошедшем времени. Теперь я покойник, я без пяти минут покойник, и в этом твоя вина, чёртова дура Анель!
Филимон заорал на сей раз где-то совсем далеко, наверное, он пробрался на кухню. До меня не сразу дошёл смысл слов, сказанных Геральдом.
— Почему ты покойник? Почему по моей вине? — шею невыносимо ломило, она затекла, но я неожиданно испытала первобытное наслаждение самки, подчиняющейся воле самца. — Почему?
— Потому что картины, которые ты украла, оказались копиями! — Он произнёс это почти без звука, одними губами, но я поняла. — Они оказались копиями, я кинул страшных людей и теперь мне крышка. А раз мне крышка, то и тебе тоже! — Он свободной рукой скользнул по кожаной брючине, и у моего горла оказалось длинное острое лезвие. Таким лезвием можно было рубить на лету шёлковые платки, а не то, что моё бедное горло.