Внезапно лист фанеры, изображавший бетонную стену квартиры, покачнулся и с грохотом повалился на пол.
— Охрана-а-а! — спросонья испуганно заорал Максимов.
— Простите, извините!.. — Откуда-то из темноты выскочили декораторы.
— Всех уволю! Всех, к чертовой матери!
Успенская объявилась к концу смены. Вероятно, надеялась взять Грязнова измором, но не тут-то было.
— Людмила Андреевна, вы никак от меня бегаете? — Денис с Морозовым обступили операторшу с двух сторон.
— Мальчики, я тороплюсь. — Успенская попыталась было проскочить мимо Грязнова, но тот сделал шаг в сторону, преграждая ей дорогу.
— Я звонил в ЦОП.
— Хорошо, — после небольшой паузы сдалась Успенская. — Нет, это очень плохо. Это катастрофа. Я здесь ни при чем, все вопросы к нему! — Она указала на группу молодых людей, которые курили на лестнице. — Саша, поди сюда! За тобой пришли!
Несведущий запросто мог бы принять ЦОП за какой-нибудь секретный завод по производству оружия, тогда как здесь всего-навсего проявляли пленку.
Второй оператор, парень лет тридцати, в джинсовом костюме, смотрел на золотистую коробку «кодака» с видом приговоренного к смерти.
— Ну не мог я… — бормотал он. — Сколько уж говорить? Это не я…
— Алкоголик чертов! — едва сдерживалась Успенская. — Закройте кто-нибудь дверь!
Морозов прикрыл дверь тесной подсобки.
— Это не я… — повторил оператор.
— Головка от буя! — Успенская переживала так сильно, что никак не могла попасть сигаретой в мундштук. — Такого позора у меня никогда не было! Ни-ког-да!
— А чего вы сразу обзываетесь? — по-детски обиделся парень.
— Погодите-погодите, — успокаивал их Грязнов. — Я не понимаю ничего… Что произошло?
— Объясни, красавчик! — с ненавистью смотрела на второго оператора Успенская.
— Ну это… Тут, значит… В общем… Чувствительность у нее четыреста единиц. Я точно помню, что записал «четыреста». Ну точно помню! И не мой это почерк!
— Давай-давай, говори, ага, — издевалась над ним операторша. — Почерк не его! Ты вообще писать не умеешь, алкаш!
— Ну чего вы опять?
— Я тебя убью! — Успенская хотела вцепиться в парня, но Морозов успел ее придержать.
Денис рассматривал бумажный бланк, приклеенный к крышке коробки. В графе «чувствительность» было записано: «сто».
— И что теперь? — обратился он к оператору.
— Полный засвет. Ее проявили как сто.
— Там хоть что-нибудь можно рассмотреть?
— Можно. Перфорацию.
— Людмила Андреевна, — Денис укоризненно посмотрел на Успенскую, — что же мы столько времени потеряли?
— Вам этого не понять, — зашипела на него операторша. Так в старых фильмах партизаны шипели на фашистов. И вдруг она скуксилась, зашмыгала носом: — Я вас очень прошу, пожалуйста… Не говорите Мише и Марику… Я сама им все скажу…