Он повернулся к даме Ноэр и попросил:
– Наталья Петровна, голубушка, будьте любезны, распорядитесь, чтобы этого мудака спустили в подвал, а то он тут своими воплями весь народ перепугает. А у нас все-таки праздник. И коронация опять же. Стыда перед иностранцами не оберемся.
– Начальник!
– А давай, Игорь Иванович, ему рот заклеим, – предложила Нета и потянулась так, что ее и без того выдающаяся грудь чуть не порвала, на хрен, и бюстгальтер, который она стала-таки носить, подчиняясь служебной дисциплине, и белый свитерок, все это богатство любовно обтягивающий. – Залепим, и пусть себе надрывается.
По-русски она теперь говорила без акцента, как, впрочем, и все остальные. Как Тата, например. Тата… Вероятно, она уже на «Вашуме». Вероятно, все с ней будет хорошо. Вероятно, Сукин Сын сейчас начнет петь… Но… он хотел получить не только ответы на разные вопросы, он желал получить сатисфакцию.
– Ты Кержак?
«Выходит, не только у Клавы есть репутация. У меня тоже. И это скорее хорошо, чем плохо. Опричнина – она и в двадцать первом веке опричнина, а иначе зачем?»
Кержак затянулся, выпустил дым – он держал паузу, как бы размышляя над словами Неты Ноэр – и покачал головой.
– Нет, Наталья Петровна. Вы уж извините меня, бога ради, но придется все же – в подвал… (Ты Кержак? Да? Слушай! – кричал Сукин Сын.) Там жарковато, конечно… (Я много… – надрывался Сукин Сын.) Но я хочу слушать, как он кричит.
– Горбунов, – сказал Сукин Сын каким-то неживым сиплым голосом.
«Ну, вот и Горбунов всплыл, голубь наш сизокрылый».
– Какой Горбунов? – спросил из-за его спины меч, и Сукин Сын сделал судорожное движение, пытаясь повернуться, но не смог. – Сиди спокойно. Отвечай.
«Молодец, – отметил Кержак и наконец вспомнил: – Эйк Рэр. Ну да! Рэр, Эдик Рукавишников…»
– Не вмешивайся, Эдик, – сказал он раздраженно. – Не дорос еще.
– Генерал! – выдохнул Сукин Сын. – Генерал Горбунов.
– Вот оно как, – «удивился» Кержак, даже не заметив, что говорит сейчас, как Федор Кузьмич. Впрочем, сам Федор Кузьмич теперь так не говорил, во всяком случае, при свидетелях. – А тебя, болезный, как звать-величать?
– Селим.
– Это ты заговариваешься, парень, – усмехнулась от окна Нета. – От ужаса, наверное. Ну какой из тебя Селим? Ты в зеркало-то смотрелся когда-нибудь?
– У меня мама русская, – объяснил Сукин Сын, облизав губы, и с надеждой посмотрел на вступившую с ним в разговор женщину.
– А папа? – спросил Кержак и снова затянулся.
– Набиль Абу-Рейш… – ответил Селим.
– Абу-Рейш… – якобы задумчиво повторил за ним Кержак. Его насторожила интонация Сукина Сына. Он сказал это так, как если бы Кержак обязан был знать, кто это такой – Набиль Абу-Рейш. На самом деле ничего такого Кержак не помнил и помнить не мог, потому что Ближний Восток – не его епархия. Ему и в империи дел хватало.