Я уже примеривался к последнему стеклу, когда на плечо мое легла тяжелая рука, и я обернулся. Это был отец. И он был не в себе. Я никогда раньше не видел его таким. У него были огромные глаза навыкате, совершенно бешеные. Я так испугался, что начал кричать. Ощущение такое, как если бы вы увидели своего отца с совершенно чужим лицом, пугающим и незнакомым. — Ублюдок!
Он схватил меня одной рукой за левое плечо, а другой — за лодыжки и швырнул на землю. Швырнул изо всех сил. Казалось, из моих легких вышел весь воздух, и я лежал, не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться. И наблюдал, как выражение ярости на лице отца сменяется испугом. В груди и крестце разливалась острая боль.
— Я не хотел, — сказал он, присаживаясь на корточках возле меня. — С тобой все в порядке? Все о'кей, Чак?
Он называл меня так, когда был в хорошем настроении. Когда мы играли в орлянку во дворе.
Легкие мои наконец смогли вобрать в себя воздух. Я открыл рот, и из него вырвался чудовищный крик. Я никогда не производил сам звуков такой громкости, и не слышал, чтобы кто-нибудь так вопил. Из глаз брызнули слезы. Следующий крик получился даже громче первого, и это испугало меня. Мама прекратила играть на пианино.
— Не следовало так поступать, — сказал отец. На его лице испуг снова сменялся гневом. — А теперь заткнись. Да будь же мужчиной, черт возьми!
Он грубым рывком поднял меня на ноги как раз в тот момент, когда из-за угла дома выбежала мама, все еще в пеньюаре.
— Он разбил все окна, — сообщил ей отец. — Пойди одень что-нибудь.
— Что случилось? — закричала мама. — Чарли, дорогой, ты порезался? Где? Покажи!
— Он не порезался, — недовольно произнес отец. — Он просто испугался, что получит хорошую взбучку. И совершенно справедливо.
Я подбежал к маме и уткнулся ей в живот, ощущая чудный сладкий запах духов и нежный шелк пеньюара. Голова моя гудела, я плотно закрыл глаза, из которых продолжали течь слезы.
— О чем ты говоришь?! Он весь красный! Если ты до него хоть пальцем дотронулся, Карл…
— Ради всего святого, он начал кричать, как только увидел, что я к нему приближаюсь.
Голоса родителей звучали издалека, словно из другого мира.
— Едет машина, — произнес отец. — Иди в дом, Рита.
— Улыбнись, радость моя, — обратилась ко мне мама. — Ну-ка, улыбнись мамочке.
Она мягко отвела мое лицо от себя и осушила слезы на щеках. Вам знакомо это ощущение? Для меня это не просто банальность слащавых поэтов. Мама действительно осушила мне слезы, и это одно из самых ярких переживаний в моей жизни.
— Успокойся, золотце. Папочка вовсе не хотел тебя обидеть.