Улыбка у Леона вышла вымученная. Слипшиеся, в белом налете губы слушались плохо.
Прошли к распластавшимся на земле женщинам. Переглянулись. Не сговариваясь, подхватили их, поставив на ноги. Максимов — Карину, Леон — японку.
— Ты? — пролепетала Карина.
Тюрбан из зеленой майки у Карины съехал набок. Лицо заветрилось, отчетливо проступили скулы. Взгляд был мутный, как у плохо спавшего человека.
— Все в порядке, галчонок. Живем дальше.
Юко резко втягивала воздух сквозь сжатые зубы, зябко передергивая плечами. О специфической реакции японцев на зной Максимов только слышал, а видеть еще не доводилось.
— Как самочувствие, Юко?
— Нормально. Голова только кружится. — Она попыталась улыбнуться. — Жарко.
— Ничего, скоро солнце зайдет. Вот тогда постучим зубами по-настоящему.
Максимов взвалил канистру на плечо.
Кишлак оказался нагромождением камней в плоской ложбине между двумя крутыми откосами. Лишь подойдя ближе, они разглядели полуразвалившиеся постройки.
— Явно не Рио-де-Жанейро, — пришло на память Максимову.
На широкой тропе, что можно было назвать центральной улицей, стояли три почерневших остова «камазов».
Максимов покосился на Леона. Тот кивнул.
Место для засады было идеальным. Втянувшись в кишлак, колонна попадала под кинжальный перекрестный огонь.
Максимов поворошил песок и сразу же раскопал гильзу от «АК», с нее еще не успела облупиться зеленая краска.
— Похоже, не врал, — пробормотал Максимов.
— Ночью, не дай бог, еще раз убедишься, — пообещал Леон.
Для ночлега выбрали наиболее сохранившуюся лачугу, у которой кроме стен сохранилось некое подобие крыши.
Леон ушел в соседние руины. Через полчаса вернулся, весь запорошенный пылью, неся на плечах по ящику.
Бросил посредине комнаты. Тяжело дыша сел рядом.
Максимов уже успел сложить некое подобие очага и подобрать несколько вековой давности лепешек кизяка. Другого горючего материала не нашлось. Стропила трогать не решился. Даже на вид они казались спекшейся трухой: тронешь пальцем, рухнут на голову.
Леон постучал каблуком по крышке ящика.
— Там должен быть сухой спирт. Какая-то провизия. В другом — оружие.
Максимов понял, что заботиться об ужине предстоит ему. Леон, всю дорогу несший канистру, имел право на отдых.
— Отдыхай. До полуночи — моя вахта.
Леон переполз в угол, поворочался на глинобитном, растрескавшемся полу, накрыл лицо согнутой в локте рукой и затих. Правая рука прижимала к животу «Аграм».
Ночь пришла быстро, едва солнце закатилось за горизонт. И вместе с темнотой южной ночи пришло неведомое горожанину чувство полного, тотального одиночества. Казалось, что во всей Вселенной остались только они одни. И тем ценнее тепло прижавшегося к тебе тела. Только в тебе и в нем еще стучат сердца. А кругом, на четыре стороны света и вверх до самых звезд — ни души.