Он сопровождал Ж. Я встретил их октябрьским вечером, по-моему, на улице Вивьен. Они прогуливались. Я не видел Ж. после его высылки в Риф, а когда он вернулся в Париж, мы всячески пытались встретиться, но политика делала для него невозможными все назначенные встречи. Он писал мне, что «многочисленные дела отнимали у него все время». В конце концов он стал какой-то важной шишкой в партии. Я, читавший лишь сложенные в несколько раз и прикрепленные к стене газеты, только недавно, между делом, узнал об этом. И вот я на него наткнулся – совершенно случайно. Он был рад встрече и хлопнул меня по спине. А его товарищ даже не соизволил на меня взглянуть. Мы поговорили об армии, о колонии, о политике. Ж. специализировался по антивоенным акциям; ему грозило несколько месяцев тюрьмы.
– Но ведь, – внезапно сказал его спутник, – когда вы были там, вас могли бы заставить стрелять в рифов.
– Конечно, – сказал я.
– И что бы вы сделали?
– Это щекотливый вопрос, – сказал я. Ж. сменил тему.
– Не хочешь пойти с нами вечером на митинг к Зимнему велодрому?
– Дорио выступит, – сказал его спутник.
Дорио в самом деле выступил. Конечно, это было великолепно. Приятель Ж. пел с энтузиазмом, я же не знал слов. Я смотрел и слушал. Ж. оставил нас, чтобы выполнить обязанности, которые он должен был выполнить. Внезапно, когда все закончилось, мы оказались вместе, этот человек и я, около Гренель, на левом берегу, ночью. Мы поговорили.
– Вы в партии?
– Нет, а вы?
– Нет, я сочувствующий.
– Я тоже сочувствую.
– Но вы не вступаете.
– Нет, в политике мне нечего делать.
– Речь идет не о политике. Речь идет о революции.
– Да. О революции.
– Тогда почему же вы не вступаете?
– Это не так просто, как кажется.
– Понимаю.
– Нет, это не так просто, как вы можете подумать, особенно для поэта.
– А вы поэт?
– Да. Саксель.
– Простите?
– Я говорю: мое имя Саксель.
– А! Саксель.
Он взглянул на меня.
– А вы пишете?
– Нет, по крайней мере все зависит от того, как это понимать.
– Ну все-таки, если вы не писатель, вы поэт, драматург, романист, журналист, литературный критик?
– Ничего подобного.
– Во всяком случае, вы работник умственного труда.
– Если бы я мог быть умным!
– Вы высоко цените ум?
– Ценю – это еще мало сказано.
Мы поспорили. Он утверждал, что презирает ум. Я шел вместе с ним, мы добрались до Монпарнаса, он предложил выпить пива; то, что он называл моим интеллектуализмом, выводило его из себя, но ему хотелось продолжать выстраивать свои фразы. Мы уселись посреди внушительной толпы, я второй раз за один и тот же вечер видел столько народу.