– Удивительно неподходящий для нее тип. – Орлинкова махнула рукой, подзывая официантку. – К тому же мне казалось, что Кочетовой интересен Таможенник.
– Мало ли, кто ей интересен, – глубокомысленно возразила Шалимова в восторге от открывшейся возможности посплетничать.
Орлинкова крайне редко снисходила до обсуждения иных вопросов, кроме рабочих, и потому Алла Прохоровна даже оставила на время мысли о теме, которая заставила ее пригласить главного бухгалтера в кафе.
– Дети, дети, – добавила она, умиленно улыбаясь. – Для нас с вами, Эмма Григорьевна, они совсем еще дети.
Орлинкова покосилась на нее, но заметила только:
– Вы ведь работали в школе, Алла Прохоровна?
– Завучем, – вздохнула та. – Признаться, скучаю по тем временам. Конечно, деньги в школе смешные, но видеть внимательные детские глаза – это такое счастье! И когда они слушают тебя, затаив дыхание, ты понимаешь, как важен для них учитель. Мне не хватает их беготни, криков, их любознательных вопросов…
Шалимова спохватилась, что слишком впала в сентиментальность, и замолчала. Детей она возненавидела со второго месяца работы в школе, и к тому моменту, когда уволилась, ее ненависть стала устойчивой и постоянной. Дети были омерзительны. Они орали, бегали, выкрикивали глупости и в массе своей были совершенно тупы. Она искренне недоумевала, почему в школах отменили физические наказания. Алле Прохоровне, не имевшей своих чад и так и не сходившей замуж, было очевидно, что детей любого возраста нужно пороть, возможно, даже без причины, в профилактических целях. „С другой стороны, для любого ребенка найдется причина, по которой его следует выпороть“, – думала Шалимова, с ненавистью глядя на маленьких поганцев, которых не интересовала география, а интересовали жвачки, велосипеды и прочая чушь.
Правда, Алла Прохоровна и сама была абсолютно равнодушна к собственному предмету. Что в ее глазах совершенно не извиняло школьников, которых требовалось успокаивать по пять минут, прежде чем начать урок.
К концу ее преподавательского стажа сила белой ненависти, исходящей от Аллы Прохоровны, была такова, что ученики чувствовали ее и выстраивались по струнке. На уроках географии у Шалимовой была безупречная дисциплина, чем она заслуженно гордилась. Ее боялись! „И правильно“, – радовалась Алла Прохоровна, вслух не забывая упоминать о своей любви к детишкам. Она чувствовала, что не все могут разделить ее искреннюю нелюбовь к ним, а мнению общества Шалимова придавала большое значение.
– А я, признаюсь, не хочу детей, – сказала Эмма Григорьевна с солдатской прямотой. – Никаких – ни своих, ни чужих. Они меня раздражают.