Шалимова понимающе кивнула и пожалела, что ударилась в трогательные воспоминания о беготне и детских глазах. Получалось, что бухгалтер – из своих, с ней можно не притворяться.
– Раньше мы с мужем хотели ребенка, но больше так, для порядка, – продолжала Орлинкова. – Вроде как семья без детей – это и не семья вовсе. Но не получилось. А потом я подумала… И вот что поняла. Мы ведь с вами лошади, Алла Прохоровна.
– Кто? – изумилась Шалимова.
– Лошади. Только не орловские рысаки, а тяжеловозы. Тягловые такие клячи. Посмотрите на себя: вы и жнец, и швец, и на дуде игрец. Все можете, за все беретесь. Надо будет – горы свернете для Кошелева.
Алла Прохоровна промычала что-то невнятное, что было расценено Орлинковой как согласие.
– Вот и я такая же. Всю жизнь все тащу на себе. Как с юности впряглась в телегу, так и волоку ее на своем хребте.
– Вы же замужем, – осмелилась вставить Шалимова.
– Замужем. А что муж? Я хоть с мужем кляча, хоть без мужа. Еду надо приготовить – приготовила. Картина упала – дырку новую просверлила. Стол привезли – собрала. Ремонт сделать – да пожалуйста. Если мой супруг Иван Демидович заболеет, так он пластом лежит и только бульончика куриного просит. А я за всю жизнь пару раз болела – один раз ногу сломала на гололеде, второй раз спинной нерв защемила. И все. Все!
– Значит, вы счастливый здоровый человек, – глубокомысленно заметила Алла Прохоровна.
В ответ Орлинкова горько усмехнулась.
– Здоровый, говорите? Как бы не так. К нашему с вами возрасту хочешь не хочешь, а болячек наберешь! Вот и я набрала. Только что мне с тех болячек? Хоть и корчусь, а все равно работаю. Давление у меня последний месяц скачет так, что в ушах звенит.
– Вам бы тогда отлежаться…
– Кто же мне даст отлежаться с этим тендером, будь он неладен? Не одно, так другое свалится. В общем, посмотрела я на свою жизнь, Алла Прохоровна, и поняла, что не хочу никаких детей, чтоб остаток жизни вдобавок и их на себе возить. А хочу пожить для себя. Да не клячей, а принцессой.
У Шалимовой вертелась на языке острота про принцессу, но она благоразумно сдержалась. Эмма Григорьевна, несмотря на вспышку откровенности, была женщиной суровой, и забывать о том не следовало.
– Как же вы хотите… принцессой?
– Так, чтобы вокруг меня побегали, а не я бегала. Сейчас я сама и мамонта забью, и разделаю, и приготовлю, и мужа накормлю, и спать уложу. А хочется, чтобы мне этого мамонта разнесчастного приносили на блюдечке с вишенками и приговаривали: „Кушайте, Эмма Григорьевна, не стесняйтесь“. А вишенки пускай были бы без косточек!