– Что это? – спросила я.
– Где? – не поняла Люси.
– Шаги на лестнице.
Мы притихли, словно мыши; утро было солнечным, но окно выходило на запад, шторы задернуты, поэтому в комнате стоял полумрак; чашка в руке у Люси задрожала и та её поспешила поставить.
– Пойду взгляну, – шепнула я.
– Не надо, Марни, не ходи.
Я думала о маме и усомнилась вдруг, лежит она все ещё наверху или стоит тут и слушает, приложив тонкую узловатую руку к двери. Я не могла двинуться с места. Не могла встать и посмотреть. Лицо оросил холодный пот.
Кое-как я дошла до двери и рывком открыла её. Там никого не было. Но прихожая казалась темнее обычного, и я просто не разглядела, что там притаилось.
Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной.
– Она твердила, что никакого ребенка не будет. И никому не позволяла заводить разговор на эту тему. Никому. Я постоянно заходила к ней, хотя она не стеснялась выставить меня за дверь, если во мне не было надобности или она ждала приятеля. Ну, конечно, потом всем стало ясно. Но стоило хоть намекнуть на ребенка, как она сразу цыкала. Сама знаешь, как твоя мать это умела. До самого конца так ничего и не готовила ребенку – ни пеленок, ни распашонок. Потом ночью, когда началось, Эди пришла ко мне… Сядь, милая.
– Я лучше постою.
– Когда все началось, она стучит ко мне и говорит: «Люси, мне что-то плохо. Зайди на минутку». Когда я пришла, ты сидела на кухне у печки и плакала навзрыд, а она просто рухнула на кровать в спальне…
У Люси дернулось лицо.
– Я старалась, как могла, но вижу, дело неладно, собралась за врачом, а она говорит: «Нет, Люси, я тебе не разрешаю! Принимай ребенка. Сами справимся. Теперь уже скоро все кончится». Так все и случилось. Конечно, нужно было сходить за врачом, но было уже поздно. Сколько времени прошло, я представления не имела. Тебя я закрыла в соседней комнате, заперла на ключ, бедняжка, ты вся дрожала, а сама вернулась к твоей маме, и где-то через час родился чудный мальчик. Как я тогда боялась! А когда все кончилось, Господи, я себя почувствовала совсем другим человеком! И говорю ей: «Это тебе господня кара, Эди, за то, что ты такая… несдержанная и упрямая. Благодари Бога, все кончилось хорошо, и такой чудный малыш!» А она смотрит на меня и говорит: «Люси, не говори никому. Оставь меня на час-другой». Я ей: ты что, ребенка нужно обмыть, запеленать, у тебя ничего нет, я сейчас сбегаю к себе, посмотрю, что найду. И пошла…
Люси налила себе ещё чашку чаю, пролив половину на блюдце. Так и сидела, сгорбившись и облизывая пальцы. Потом вылила чай из блюдца обратно в чашку; посуда ходила ходуном в её руках.